* * *
Игранзи была первой. За четыре года я не раз видела, как она это делает, и все равно изумлялась. Не потому, что она все делала быстро и без усилий, а потому, что не торопилась. Я ёрзала в ожидании, но с недавних пор стала наблюдать более внимательно. Она же была внимательной всегда, а кроме того, не спешила и старалась.
— Почему ты все делаешь так долго? — однажды спросила я. — Мне нужно всего мгновение, чтобы увидеть. И почему кривишься, будто тебе больно?
Игранзи подняла бровь. Она вставляла в волосы медные расчески, иначе они поднимались вокруг головы густым черно-белым лесом.
— Я же тебе говорила: в детстве видения более четкие и ясные. Ты хоть когда-нибудь меня слушаешь, Нола? Они возникают, как дыхание, и обычно по одному на каждого человека. Одно, которое ты смотришь, а потом отворачиваешься. Но, — зубцы очередной расчески погрузились в волосы, — когда ты становишься девушкой, и у тебя начинаются месячные, все меняется. Иногда видения быстрые, не такие четкие, и возникают не по одному. Слои, Нола. Слои картин, и ты думаешь, какая из них наиболее близка к истине.
— Значит, мальчикам-провидцам проще, потому что у них нет месячных?
Она фыркнула.
— Нет. Когда они взрослеют, им тоже становится сложно. Любой из миров детям видеть проще.
Когда появилась Ченн, у меня еще не было месячных. Мои видения были быстрыми и легкими; все, что происходило после прорицания, сводилось к головокружению и изменению цветов. Но мне было двенадцать, и я знала, что скоро все изменится, а потому наблюдала за Игранзи с особым вниманием.
Она провела пальцами по краю зеркала. Ее взгляд сосредоточился на Ченн.
— Скажи, что сулит мне Узор, — произнесла Ченн.
Игранзи посмотрела в зеркало. Она начала напевать тихую, неясную мелодию, которая каждый раз была иной. Пальцы неторопливо двигались по медной поверхности. Спустя секунду они замерли, как и звуки. Она не шевелилась. Большие круглые снежинки падали на зеркало, и она не смахивала их. Когда она подняла голову, снег укрывал зеркало почти целиком.
Обычно в этот момент на ее сжатых губах появлялась едва заметная улыбка, независимо от того, что она видела. Но не теперь. Ее глаза были сплошь черными; жемчужные зрачки вернулись, когда она несколько раз моргнула. Долгое время она молчала, что тоже было странно. (Она говорила, что прорицатель должен сказать что-то сразу, как только видение ушло, что-нибудь спокойное, тихое, что может не иметь отношения к самому видению, но успокоит провидца и вопрощающего).
— Что? — Как только слово вырвалось, Ченн закусила губу.