— Вот как. — Свет потускнел, хотя Ченн продолжала улыбаться. — И куда ты пойдешь?
Она скрывала это, как скрывала свою прежнюю жизнь, но сегодня подняла руки над головой, потянулась и ответила:
— На юг, где лето круглый год.
Я раскрыла рот, чтобы ответить, но слова вылетели из головы, как только я увидела внутреннюю сторону ее предплечий, на которых было два длинных морщинистых шрама.
— Что это?
Она опустила руки и сложила их на груди.
— Что именно?
Бардрем часто говорил: мы с Ченн совсем не умеем врать, и ему трудно выбрать, кто из нас врет хуже. Теперь она обернула рукава вокруг запястий и отвела глаза. Ее щеки побледнели, отчего глаза и волосы стали казаться еще темнее.
— Шрамы, — сказала я и встала, чтобы посмотреть ей в лицо. — Те линии. — От локтей до запястий шли светло-фиолетовые раны, которые зажили совсем недавно.
— Несчастный случай. Он был до того, как я сюда пришла, — быстро ответила Ченн.
Я фыркнула.
— Несчастный случай? Их два, и они одинаковые. Ты что, дважды уронила нож, или…
— Нола. — Неподалеку от Ченн на мостках стояла Игранзи. Я не слышала, как она подошла, хотя в руке у нее была трость, которая тихо постукивала по доскам. Она так согнулась, что теперь ей приходилось поднимать голову, чтобы нас видеть.
— Нола, — повторила она своим обычным твердым голосом. — Не дави на нее.
— Буду! — закричала я. — Буду давить, потому что ее ранили, и это не единственный секрет: раньше она жила в замке! Это… — Мое дыхание перехватило. Я подумала, что говорю слишком много и нарушаю слово, но на лице Игранзи не возникло удивления.
— Ты знаешь о замке, — медленно сказала я. — И о шрамах тоже?
Игранзи кивнула.
— Мы с Ченн говорили об этом. Я не хотела, чтобы ты знала слишком много, и не хочу сейчас, поскольку, Нола, дитя, в мире есть мерзкие вещи, о которых тебе не нужно знать. Не сейчас.
— Мерзкие вещи? — закричала я. Мой голос сломался почти так же, как у Бардрема. — Думаешь, я не видела мерзких вещей? Я видела, как мужчины убивали друг друга, я видела девушек с язвами, умирающих, истекающих кровью — и это еще не самые худшие видения! — Крик болью отдавался в ушах и горле, и я чуть понизила голос, хотя во мне пылал гнев. — Не пытайся оградить меня от этого: я должна знать. Я должна, потому что ты моя подруга, — обратилась я к Ченн, которая выглядела такой печальной, что у меня вновь перехватило дыхание. В этот миг тишины передо мной возникло ясное, отчетливое видение: Ченн сидит в комнате Игранзи с яркими покрывалами и ракушками и пьет из чашки с крабом. Они обе говорят, но Ченн — больше. Она проводит пальцами по старым шрамам. Рассказывает.