— Ты не понимаешь, Рафаэль. Ты не понимаешь, и это моя вина. Я давно хотела тебе сказать, так слушай: я не хочу выходить за тебя замуж, потому что это было бы враньем, обманом. Обманом во время мены. Я уродина, Рафаэль. Уродина! И, конечно же, ты этого не видишь. Я должна была сказать тебе еще в первый день, когда ты положил свои пальцы мне на лицо, но я была слишком счастлива, пойми, слишком счастлива, что ты не можешь видеть меня. Я бы никогда не могла понравиться мужчине, у которого есть глаза. Никогда…
Рафаэль резко встал. Я выдала свою речь на едином дыхании. Как будто тот разговор с Лораном вчера вечером послужил репетицией. Как будто бы я больше не могла жить с этим знанием, что так посмешило моего старинного приятеля. Когда я только начала говорить, Рафаэль нежно коснулся моей руки. И вот теперь он стоял передо мной, такой большой, такой бледный, и эти черные очки. Слова падали, холодные, как льдинки:
— Уродина, что ты этим хочешь сказать?
Слава Богу, он меня знает! Я не верю в то, что его руки могут сказать не меньше глаз… Он не в курсе, есть ли более красивые девушки на свете, его никогда не приглашали в жюри на конкурсы красоты. Но то, что я ему только что сказала, можно было понять, будто я обманывала его, заинтересовала его, лишь потому, что он слеп, потому, что не может видеть этого выдуманного уродства, это уже слишком.
Я протестовала… Он ничего не понял… Я хотела сказать совершенно иное… Поздно. Он принялся складывать бумаги, необходимые для лекций. Ссылаясь на возможное опоздание, Рафаэль отказался вести дальнейшим разговор, во всяком случае, сегодня утром.
— Если ты хочешь, мы вернемся к этой теме вечером. Если ты захочешь. Лично мне — хватит!
Он ушел. Следовало отправляться на работу. Делать хорошую мину. Выражать бурную радость по поводу отвоеванного выходного. А внутри меня вновь поселилась вечная стужа, страх перед вечерним разговором. Я не могла его продолжать и не могла не продолжить.
* * *
— Что, начнем все с начала?
Мое молчание должно было выражать удивление.
— Утреннюю дискуссию? Конечно.
— Ну вот…
Рафаэль сел на стул около пианино, сел очень прямо, так, чтоб я не могла приблизиться к нему, не могла обернуть это неизбежное объяснение в ласковый спор: наши тела — вне игры! Он весь день думал о том, что скажет. Спокойствие, тон, концентрация, он напоминал ученика, отвечающего у доски.
— Ну вот. Я долго думал обо всем. О том, что ты мне сказала о себе, о том, какой ты себя видишь. Ты не поверишь, но я ведь давно это знаю. Я давно догадался, что ты не считаешь себя звездой, что порой ты вовсе себя не переносишь. Еще с утра я злился на тебя за то, что ты пыталась меня обмануть. Как будто бы между нами выросла еще преграда, как будто не достаточно моей слепоты. Но ты знаешь, все это я еще могу понять, потому что я сам… Нет, я не говорю о том, что мог бы тебе врать, я бы никогда не рискнул. Но я постоянно опасался, что навязываю тебе эту ситуацию, все эти повседневные сложности…