— Ваш отель, я полагаю. — Я остановил машину.
— Благодарю. Я буду нем как могила, сэр. Во мне хранится больше секретов, чем вы можете вообразить. Почти наверняка мы встретимся снова. Глядя на меня, вы будете сомневаться в существовании этого разговора. Доброй ночи и удачи вам.
Он ушел.
Я поймал отражение своего мимолетного взгляда в боковом зеркале. Внезапно вспомнил свою прежнюю, такую спокойную жизнь. Не есть ли это плата за благополучие? За хорошо устроенную жизнь? За благополучие без чувств? За любовь без страсти, за холодную любовь? За детей, рожденных без горячего желания? За легкую, невыстраданную карьеру? Грехопадение было моей ценой.
Мое лицо в зеркале не говорило мне ничего. То же лицо, раньше выдавшее все Вилбуру.
Баллотировка уже завершилась, и в два тридцать я направился в парламент.
Проезжая мимо дома Анны, я заметил, что машины Мартина там не было.
Я захотел еще раз побывать в той комнате. Мне было необходимо вдохнуть жизнь в картину, врезавшуюся в память. Я должен был увидеть ее тело, стоявшее перед моим внутренним вздором. Должен был еще раз вглядеться в него, распростертое на столе. Должен, должен войти в тот мир опять. Немедленно.
Чернота улицы с выхваченными островами света от уличных фонарей и сонная загадочность маленького безмолвного дома обостряли и без того непереносимое стремление. И страх. Страх, что ее могло не быть дома. Страх, что они с Мартином сейчас были там. Наконец, страх перехватывающего горло желания. Я задыхался, нажимая звонок.
Огни, шаги, и она стояла передо мной. Я бросился мимо нее внутрь холла.
Скользнул взглядом по лестнице.
— Мартина здесь нет?
— Нет.
— Я сыграл в рискованную игру. На улице не было автомашины Мартина. — Она была одета в халат темного шелка. С мужским вырезом. Я последовал за ней в комнату, и образ мальчика с густыми кудрявыми волосами и стройной спиной, двигавшейся перед моими глазами, заставил меня содрогнуться. Вызвал воспоминание о юности Мартина, когда он в таком же темном пасленовом халате спускался однажды в холл, встречая меня после какого-то вечернего заседания годы назад. Покачнувшись, она повернулась, и впечатление исчезло, когда халат распахнулся, обнажив ее грудь. Она повела меня к столу. Я воспользовался шелковым поясом и черными оборками внизу халата, в другие времена часто лишавшими мою рабу возможности видеть и говорить. Сам невидимый, я мог поклоняться ей. Не спрашивая ее согласия, исполнять вечный спектакль эротической одержимости.
Когда все закончилось, я набросил халат на тело, бывшее в моих руках таким податливым материалом, как века назад художник покрывал наготу фигур в Сикстинской капелле. Под шелком терялась ее сила, она неподвижно лежала, глядя, как я меряю шагами комнату.