. Гулд вполне заслуживал устроенной ему овации за уместную цитату из Ленина, которой он отрекся от этого сброда. Но когда он смотрел на этих жалких блох, тщетно прыгавших вокруг сцены, скандируя (подумать только!) “геноцид”, не задумался ли он, с легким уколом совести, кто был тем псом, на котором они кормились?
Эпилог обращен в будущее и возбуждает наш аппетит в ожидании второго тома, который, как я искренне надеюсь, последует за первым[224]. Одна из тем, которую, насколько я знаю, Гулд уже развил в своей рубрике в журнале “Нейчурал хистори”, — его нелюбовь к “предельному атомизму”, который видит в организмах “временные вместилища, не более чем инструменты, используемые генами для производства новых себе подобных генов”[225]. Описывая это как “метафорический нонсенс”, Гулд недооценивает тонкости этой идеи, которую в ее современном виде впервые убедительно высказал Джордж Уильямс[226]. Это во многом семантический спор. Совокупная приспособленность определяется так, что сказать: “Особь работает на максимизацию своей совокупной приспособленности” — значит то же, что сказать: “Гены работают на максимизацию своих шансов на выживание”. Обе эти формулировки подходят для разных целей. В обеих содержится элемент персонификации, а персонифицировать организмы проще (и тем опаснее), чем персонифицировать гены. Идея отбора генов — это не наивный атомизм, потому что она признает, что гены отбираются за свою способность плодотворно взаимодействовать с другими генами, с которыми им, скорее всего, придется делить “вместилища”, а значит, с другими генами генофонда. Поэтому генофонд в итоге может напоминать “гомеостатически буферизованную систему”, стремящуюся вернуться к своему состоянию (одному из своих состояний) эволюционной стабильности. Эта идея вовсе не предполагает необратимого генетического детерминизма, как не предполагает она и ничего подобного соответствию “один ген — один признак” между генотипом и фенотипом. И в любом случае она не имеет никакого отношения к “высшей вере в универсальность адаптаций”, которую с тем же успехом можно найти среди приверженцев “отбора особей” или “отбора видов”.
“Я буду радоваться многообразию природы и оставлю химеру определенности политикам и проповедникам”, — вот достойное заключение этой полезной книги, труда свободного и даровитого научного разума. Но здесь мы подходим к печальному парадоксу. Как может разум, который способен этому радоваться, который открыт для созерцания переменчивого великолепия трех тысяч миллионов лет, который волнуют древние стихи, записанные в камнях, — как может такой разум не находить скучной мимолетную чепуху инфантильных памфлетистов и холодные проповеди ожесточенных старых догматиков? Они, несомненно, правы в том, что наука не бывает политически нейтральной. Но если они видят в этом важнейшее свойство науки, то они много теряют! Квалификации и положения Стивена Гулда достаточно, чтобы срывать даже эти шоры и поражать эти бедные, непривычные к свету глаза.