Охота на волков (Щупов) - страница 121

…А еще была неделя, когда он не вылазил из постели, изводя себя грелками и горчичниками. Жуткая лихорадка скручивала тело, заставляла поверх одеяла набрасывать куртку и полушубок. И неведомо откуда заявлялись призраки в мундирах, заламывая ему руки, уводили в свои призрачные просторы. Его ставили на краю огромного айсберга и стреляли из ружей. Падая, он летел и кружился, в конце концов погружаясь в ледяную воду, заглатывая ее легкими, беспорядочно махая руками. В эти последние секунды Леонид как правило и просыпался, ощущая, что холод продолжает жевать его плоть, хищной пиявкой высасывая последнюю горячую кровь… Кажется, сны навалились на него после истории с похитителями детей. «Киднэпинг», который он прекратил пистолетными выстрелами, чуть было не стал причиной его собственного сумасшествия…

Где-то за стеной забубнило радио, и только для того, чтобы заглушить посторонний звук, Леонид поднялся из кресла и, пройдя в гостиную, включил телевизор. Хотел отойти, но задержался. Показывали Петергоф. Коренастый крепыш в колготках с тяжеловатой вычурностью ступал за танцующей балериной, придерживая ее за талию. К балету Леонид относился равнодушно — прежде всего из-за мужчин-крепышей. Ему чудилось, что они все портили, врываясь в мир хрупкой и гибкой стремительности со своими нелепыми телодвижениями, с перекаченными ногами, наводящими на мысль о помостах и двадцатикилограммовых грифах. Одно дело — гимнасты, другое дело — спецназ, но то и другое в одинаковой степени годилось для мужского звания. А перекаченный балерун — это уже не балерун. Это не поймешь что. Был, правда, такой — Александр Годунов, на него можно было смотреть. Можно было смотреть и на Васильева с Лиепой. Но большинство остальных…

Зазвонил телефон, и мысли стайкой встревоженных голубей взмыли в поднебесье. Телефон продолжал трезвонить, однако Леонид не спешил. Прежде волевым усилием загасил тлеющее в груди глухое безадресное раздражение.

По счастью, у абонента хватило терпения. Справившись с собой, Леонид взял трубку. Это был Максимов. Просто и буднично он сообщил, что нужно срочно встретиться. Не меняя интонации, добавил, что ребят Олега, тех самых, что занимались Клестом, прошлой ночью малость потоптали.

— Так уж и малость? — Леонид еще не осознал смысла сказанного.

— Может, и не малость. В общем приезжай, увидишь все своими глазами.

По жизни Максимов любил яблоки и груши — те самые, про которые пелось в давней военной песне. И еще он любил женщин. Между этими последними и лакомыми фруктами он находил много общего. Форма, спелось и сладость — далее этих сравнений он не шел, потому что не считал себя ни циником, ни художником. Хотя в минуты расслабленной неги, когда под бочком располагался благодарный слушатель, к некоторым сопоставлениям он все же прибегал. По его мнению, и яблоки, и женщины в равной степени приносили удовольствие, в равной степени способны были набить оскомину. И к тем, и к другим вполне применим был термин «спелость». Того же мужичка «спелым», к примеру, не назовешь, а вот женщину — пожалуйста! Дамская «спелость» помимо всего прочего в его понимании подразумевала житейский опыт, некую умиротворенность и законченную шкалу ценностей. Оскомину набивали как раз дамочки-мотыльки и дамочки-беспредельщицы, желающие всего и разом! Впрочем, в выборе своем ошибался Сергей редко, а иных «беспредельщиц» умудрялся и перевоспитывать. Было бы, как говорится, терпение и желание! Была бы любовь, а женщин несмотря ни на что он продолжал любить. Как и яблоки. И потому все его подружки твердо знали свое место и свои дни. Порой, разумеется, роптали, но бунты Максимов подавлял безжалостно. Приятели его только головой мотали, не понимая, чем же он все-таки удерживает их подле себя. Удивляться было чему, потому что половину денег, заработанных на ремонте автомашин, Сергей тратил на фрукты, вторую половину — на пса. На женщин он выделял сущие пустяки — и лишь по самым большим праздникам. Впрочем, и в эти критические дни он пускался на всевозможные хитрости, увиливая в 8 Марта в несуществующие командировки, в дни рождений подружек сказываясь больным, личным встречам предпочитая телефонные звонки. И совершалось это отнюдь не из жадности. Тех же женщин он с удовольствием закармливал любимыми фруктами, мог накупить им целый ящик киви, ворох ананасов и пудовую гирлянду бананов. Это, как он считал, было действительно настоящее. В иных же подарках Максимов совершенно не разбирался. Не разбирался и не желал разбираться, не без оснований полагая, что путь подношений чреват последствиями. Жизнь — не подарок, жизнь — ноша, и этим лозунгом он без стеснения руководствовался все свои сознательные годы.