промолчать не смог.
— Видимость демократии! — заявил он.
Тут маленький Мартын повернулся к лейтенанту и спросил:
— Дима, сколько в тебе росту?
— Метр восемьдесят семь, — с достоинством ответил Дима.
И Мартын сказал:
— Вот весь — иди на хуй!
…Когда в доме Гердтов имели в виду кого-нибудь послать, то вместо мата задавали этот невинный вопрос:
— Сколько в тебе росту?
И человек понимал, что он уже идет — весь …
В пятьдесят каком-то году в Калькутту приехала английская королева.
Разумеется, прием на самом что ни на есть уровне, послы, атташе… А от СССР в Калькутте случился в ту пору какой-то партийный чувачок из торгпредства, звезд не хватавший даже с невысокого советского неба.
И вот — во всех смыслах слова — представление: английская королева идет вдоль ряда послов и с каждым хоть пару слов да скажет.
Дошли до чувачка.
А он к тому времени от ужаса забыл даже то, что учил, и, увидев перед собой Ее Величество, просто спросил:
— Do you speak English?
Королева ответила:
— А little bit…
«Немного…»
Студентка консерватории, комсомолка и активистка, пробегая по лестнице мимо профессора Гольденвейзера, бойко прощебетала:
— Александр Борисович, почему вы не ходите в наш кружок марксизма-ленинизма?
— Милочка, — мягко ответил Гольденвейзер, — зачем же мне туда ходить? Я скоро с ними лично увижусь…
Советский профессор Игорь Квитной получил приглашение из Цюриха (почитать лекции в тамошнем университете) и пришел в международный отдел проситься наружу…
Матушка советская власть, разумеется, указала ему на законное место у параши… Но дело было в Институте радиологии в Обнинске, а там умели формулировать интеллигентно.
— Игорь Моисеевич, — сказала ему руководящая дама, — вы же взрослый человек и должны сами понимать, что с вашим фенотипом за границу не ездят!
В самой гнойной середине семидесятых в Москонцерте проходило собрание, посвященное осуждению еврейской эмиграции. Как раз из Москонцерта в ту пору начали валить косяками, и начальство, озверев, назначило оставшимся сеанс публичного очищения.
Очищались громко и страстно.
— Это вообще не люди! Это крысы, которые бегут с нашего корабля! — трубил какой-то несчастный…
Когда все оттрубили, слово попросил тихий чтец Эммануил Каминка.
— Ну да, — мягко вступил он, — эти евреи, которые уехали, это вообще не люди… даже не будем о них больше говорить! Но скажите, — осторожно уточнил Каминка, — а тех евреев, которые останутся — их как-нибудь поощрят?
В те же годы и по тому же поводу партийное начальство мучало великого Мравинского: от вас бегут музыканты!