Холодильник Бахрушин отдал свой. Все равно его благоверная Елена Сергеевна считала, что натуральный холод погреба лучше химического. Установили и телевизор. Трофиму и Тейнеру не помешает для полноты картины заглянуть в светлое телевизионное окошечко, через которое можно увидеть много в Советской стране.
Бахрушин не нашел предосудительным выделить для гостей карего жеребца под многообещающей кличкой «Вихрь». Пусть ездят. Трофим смолоду был понимающим лошадником. Таких, как Вихрь, и поблизости от дягилевского двора не бывало. Пусть посмотрит, какие кони выводятся теперь в Бахрушах. Ну, а если гостям будет удобнее машина — тоже пожалуйста. К их услугам не объезженный еще горьковский вездеход с ведущим передком. Хочешь — сам управляй, хочешь — тебя будут возить.
Коли уж газета рекомендует встретить их с «должным русским гостеприимством», значит, так и нужно встречать. Проверив, нет ли пересолу в этом «русском гостеприимстве», Петр Терентьевич не нашел ничего умаляющего его председательское достоинство. А если что-то окажется не так, ему не привыкать перестраиваться на ходу.
Теперь оставалось заняться гостеприимством дома. Может быть, первый раз в жизни Петр Терентьевич вмешивался в кухонные дела. Это удивило Елену Сергеевну.
— Неужели ты думаешь, я не сумею накормить двух бутербродников, когда чуть ли не все правительство перебывало в нашем дому?
А Бахрушин свое:
— Правительство — это одна статья. Оно наше. И всякое блюдо поймет, как его надо понять. А эти будут искать во всем показной умысел. Поэтому ни зернистой, ни паюсной. Ни севрюги, ни осетра, хотя правление колхоза и выделило три тысячи пятьсот рублей на их угощение, а из области прислана представительская бадейка зернистой икры, поскольку американцев судорожит от нее, как лису от курятины.
— А зачем же нам прибедняться? — возразила Елена Сергеевна.
А Бахрушин опять:
— А кто говорит — прибедняться? Я говорю, что в нашем доме нет никакого праздника. Мы учтиво и любезно примем гостей. У нас нет оснований принять их плохо. Но у нас также нет никаких поводов раскрывать свои объятия. Про мистера Тейнера мы пока знаем только то, что он журналист. А про Трофима нам известно, что он изменник. Правда, изменник, собирающийся раскаяться. Собирающийся пока… А вот как он и в чем раскается, от этого и будет зависеть все дальнейшее…
Петр Терентьевич прошелся по горнице, посмотрел на портрет отца, недавно увеличенный со старинной карточки, и снова заговорил:
— Если бы не отец, Трофим бы прикончил меня тогда… Во всяком случае, мог бы… И если этого не случилось, он не становится краше и светлее. Я не собираюсь сводить с ним счеты. Партия научила стоять выше личных обид… Но все же он некая тогда меня не просто как личность, а как красного, как большевика…