— Пе-ри-пе-тия! Все правильно записали? Обратите внимание: не пере-питие, которое у многих из нас, увы, нередко происходит, а… Ну, помогайте!
И студенты, точно ребятня на детском утреннике, хором скандировали:
— Пе! Ри! Пе! Тия!
— Совершенно верно. А теперь, дорогие мои, скажите: как по-вашему, что это такое?
— Это когда вляпаешься в историю, — выкрикнул кто-то из слушателей.
— Близко, близко. Но требует уточнений. Как сказал великий Аристотель, перипетия — это внезапный переход от счастья к несчастью или наоборот.
— Наоборот лучше, — вздохнула тогда Маша.
— Лучше, — согласилась преподавательница. — Но реже.
Машу тогда покоробило это утверждение.
— Но почему! Несправедливо.
— Да, Колосова, может, и несправедливо! Зато плодотворно, — непреклонно тряхнула сединами старуха. — Понимаете, Мария, беда в большей степени чревата драматизмом, нежели благополучие.
— Не понимаю.
— Потому что вы не писатель. А для художника гармония — самый трудный и непродуктивный материал. «Все счастливые семьи счастливы одинаково». Читали?
— Читала. «Анна Каренина». Но это ведь ничего не доказывает! Просто Лев Толстой… — Маша покраснела, смешалась, поняв вдруг, на какого гения замахивается, однако договорила: — Он, наверное, счастья просто не испытал.
Однокурсники зашевелились:
— Колосова развыступалась! Машка — учитель жизни!
И только Каховская оставалась серьезной. Она заинтересованно смотрела на юную розовощекую выскочку с косичками, по-детски скрепленными сзади «корзиночкой».
— Ну, а в народных сказках? — пробасила старуха. — Едва наступит счастье — история тут же кончается: «Стали жить-поживать да добра наживать». Все, финал. Больше и рассказывать не о чем.
— Это же совсем другое дело! Просто тот, кто первый это сочинил, он… он был добрый и хотел, чтобы его герои остались счастливыми навсегда. Ну и останавливался: боялся, что дальше испортит.
— Хм, любопытно. Весьма! — Каховская разглядывала Машу с явной симпатией. — По-вашему, все дело в умении вовремя поставить точку?
Маша хотела ответить, но в этот момент почувствовала, как нечто большое и горячее ползет снизу вверх по ее ноге. Это была ладонь Виталия, ее соседа по столу. Вот он оглаживает ее лодыжку, колено и устремляется выше… хорошо, что юбка у Маши узкая и под нее не так-то легко забраться.
Виталий с подчеркнутым вниманием смотрел педагогу в глаза, а сам, почти не разжимая губ, шептал:
— Какая приятная перипетия! Прямиком к счастью! Лев Толстой такого не испытал… Куда уж ему, бородатенькому!
У Маши над верхней губой выступили капельки пота.
— Да! Поставить точку! Прекратить безобразие! — невпопад выкрикнула она. — Я… можно выйду? Мне нехорошо.