Кай Су долго, мучительно долго молчал, глядя на воду.
Пек Чан ждал, когда он поднимет на него глаза.
Кай Су посмотрел на верного друга и улыбнулся:
— А может быть, что-нибудь придумаем, Пек Чан?
Пек Чан опустил голову:
— Нет, Кай Су, тут уж ничего не придумаешь.
— Ну что ж, Пек Чан… Отдохни, и пойдём обратно. Я тебя подожду… — Кай Су вздохнул. — Только я тебя очень прошу: научись поскорей!
Пек Чан побледнел.
— Нет, Кай Су… Ты плыви… Вон он, северный берег. Плыви пока один, Кай Су…
Кай Су понял, что это решение Пек Чана твёрдо и непоколебимо, и горячо обнял земляка. Пек Чан прошептал:
— Ты меня жди, Кай Су, я скоро приду.
Кай Су опустился в воду, оттолкнулся от корней и быстро поплыл к северному берегу.
Сквозь слёзы Пек Чан видел Кай Су ползущим по крутому обрыву. Потом он увидел, что Кай Су поднялся во весь рост и вошёл в чащу леса.
Лейтенант Николаев надел больничный халат и пошёл отыскивать главного врача.
У третьей палаты он остановился и заглянул в дырочку, процарапанную в матовом стекле.
По комнате ходил седоусый человек в расстёгнутом халате. Он огибал табуретку, стоявшую на его дороге, тремя длинными шагами достигал тумбочки, внимательно разглядывал пятнышко на стене, говорил, вернее — рокотал густейшим басом. «Так…» Поворачивался, опять обходил табуретку, на этот раз с другой стороны, подходил к изголовью кровати, на которой спал черноволосый мальчик, и громыхал: «Так-то…»
Николаев осторожно открыл дверь и вошёл в палату. Доктор указал ему глазами на табуретку, повернулся и, не останавливаясь, зашагал от кровати до пятнышка на стене.
Мальчик ворочался и скрипел зубами. Иногда он стонал и с трудом — жилы надувались на тонкой шее — поднимал голову.
Николаев, не отрывая глаз от мальчика, сказал:
— Двадцать третий.
— Что «двадцать третий»? — спросил седоусый не останавливаясь.
— Двадцать третий рейс совершаете, Иван Петрович. Вы бы хоть табуретку переставили — мешает.
Седоусый сбился с ноги.
— А известно ли вам, товарищ лейтенант, — доктор сделал страшные глаза, — что приёмные часы установлены с трёх до семи?
Николаев молчал. Он хорошо знал характер приятеля. Доктор повышал свой громоподобный голос.
— Нарушать больничные порядки я не позволю!.. И не возражайте!
Мальчик что-то забормотал. Доктор замахал на Николаева руками и зашипел:
— Тише, прошу не шуметь…
Он осторожно положил руку на лоб больного. Мальчик притих. Доктор заворчал:
— Ваши молодцы тоже… Рады стараться… Эдак не только мальчишку — меня напугать можно…
Николаев хотел рассказать доктору, как пограничники привели к нему мальчика, полуголого, худого, как он неожиданно уснул за обедом и почувствовал себя плохо, да вспомнил, что не один раз говорил об этом, и промолчал.