Шаг и безумная хмельная радость: вышло.
Только мало этого оказалось…
…все равно калека…
…и к чему девку неволить? Сердцу ведь не прикажешь, как сказал отец, взгляд отводя.
Кейсо пытался приказать, честно, давил зависть и злость, улыбался, желал счастья молодым, но внутри зрело дурное. Ярость, не слепая, как у мальчишки, но вполне себе зрячая, копилась день ото дня, подстегивая. И шептала она: вот брат, который предал. И невеста продажная.
И все вокруг от тебя отвернулись, сочувствуя, но не делая ничего, чтобы остановить.
Да и… не верили они, что жив будет Кейсо.
Похоронили.
— Я убил своего брата, малыш. Выждал время. Окреп. И окрепнув, вызвал его на поединок. Убил, хотя мог бы оставить живым… он проиграл, потому как до последнего не верил, что я хочу его смерти.
Треск костей. И скрип лезвия, что пробивает кожу, входит в плоть.
— Я забрал его жену. Думал, она поймет, как сильно я люблю ее. А она меня прокляла. И проклинала каждый день… и ночь тоже… ее красота ушла, как вода в песок.
Янгар хмурится.
И раздирает предплечья, очищая кожу от чужой крови.
— Моя семья от меня отвернулась. И вышло, что не стало у меня дома. Не стало семьи. Невеста же… лучше бы никогда ее не было. Или меня? Однажды я проснулся и понял, что вот-вот задохнусь, не от ее ненависти, но от своей ярости, которая меня не оставила.
— И ты пошел в храм?
— Сначала просто ушел. Бродил среди людей, искал… сам не знаю, чего. И однажды услышал о храме в горах. Ненависть сжигает, малыш.
Он кивнул и, протянув измаранные кровью ладони, попросил:
— Научи перестать ненавидеть.
Этого Кейсо не мог.
Зима-пряха растеряла белоснежную шерсть небесных овец. И рассыпавшись по горам и весям, та была легкой, невесомой.
Снежинки кружились в воздухе, и я, радуясь, что могу ощущать холод, ловила их на ладони.
Пальцы посинели.
И губы тоже.
Но мне было хорошо: отступили кошмары, а на душе воцарился несказанный покой. Год жизни? Половина срока уже вышла. И вторая тает день за днем.
Однажды вновь наступит лето, я скину рыжую медвежью шкуру, и тогда…
Не знаю, что будет, но непременно что-то хорошее. И я смеялась, а ветер играл на обледенелых струнах ветвей.
Ты жива, Аану! Снова жива!
Всадника я увидела издали и с трудом удержалась, чтобы не броситься навстречу. Янгар?
Янгар.
На вороном огромном жеребце, который нервно косил лиловым глазом, видимо, чуял близость волков. И гривой потрясывал. Звенели удила, и дорогая, бирюзой украшенная сбруя ловила липкие снежинки. За жеребцом трусила крепкая лошадка игреневой масти, груженая узлами.