— При всем уважении, господин министр, — невозмутимо произнес сержант с легким, почти неуловимым акцентом, — но у меня приказ дождаться господина подполковника.
К изумлению Джорджицу, Стэнкулеску пропустил дерзость водителя мимо ушей.
— Ну да, — сказал он рассеянно и вновь потянул из кармана флягу. — Подождем, конечно...
Генерал смотрел, как янтарная капля бренди стекает по плохо выбритому подбородку Виктора Стэнкулеску. Он не понимал, почему какой-то сержант осмеливается возражать министру обороны, причем возражать совершенно не по-уставному. Не мог представить себе, чьи приказы могут быть приоритетнее приказов верховного главнокомандующего. Неужели переворот организован внешними силами и все они — и председатель военного трибунала, и военный министр — только марионетки в руках невидимых иностранных хозяев?
Не может быть, сказал себе генерал, искоса поглядывая на крупного, атлетически сложенного мужчину, сидевшего рядом с ним в пропахшем дорогим табаком салоне «трехсотого» «Гелендвагена». Ведь именно он, Стэнкулеску, тот человек, который за одну ночь решил судьбу страны и ее вождя.
То, что сделал Виктор Стэнкулеску — предательство. Нет, не так — Предательство с большой буквы. Когда Кондукатор назначил его министром обороны вместо вовремя покончившего с собой Мили, он не стал выводить армию из казарм. Но вызвал командиров частей и намекнул, что не будет возражать, если армия поможет восставшему народу.
Тогда-то все и произошло. Отряды секретной службы — Секуритате — оказались бессильны против могучего напора революционных толп, пришедших им на подмогу воинских подразделений и загадочных, неизвестно кому подчинявшихся снайперов, засевших на крышах и чердаках столичных зданий и отстреливавших офицеров безопасности. Чаушеску и его жена Елена поднялись в небо над Бухарестом на вертолете, взлетевшем с плоской крыши ЦК Коммунистической партии Румынии. У них было достаточно горючего, чтобы долететь до границы и спастись — югославы предоставили бы им убежище. Но вертолет взял курс на озеро Снагов, где находилась дача Кондукатора. Летняя дача. Зимой делать там было совершенно нечего.
Если не считать...
Но Джорджицу не хотел допускать даже мысли о таком. Безумие и так было слишком близко. Низкий гортанный голос, доносившийся из тумана, до сих пор эхом отдавался в его голове.
— Вы все сделали правильно, генерал, — повторил Стэнкулеску. — Если будете держать язык за зубами, станете министром юстиции.
Джорджицу молча кивнул. Никакие слова на ум не шли. Держать язык за зубами... да кому нужна правда об этом суде — или правильнее сказать: судилище?