— Что ты такое мелешь? Какие еще братья?
У Мелы сердце оборвалось, колени задрожали. Может, ее младший уже знает что-нибудь страшное о Васо, да боится сказать?
Она отпустила сыромятину и прижала руки к груди:
— Никаких братьев — один Васо! Откуда им взяться?
— А чего ж губастый Батако говорит, скоро два жениха хубаевских весь свет перевернут!
— Так и говорит?
— Ага.
Отлегло у матери от сердца.
— Это ж он тебя женихом назвал. Тебя!
— Меня?
— А кого ж еще?
Слава богу! А она уже подумала: сорванец ее недобрую весть принес. Но мысли побежали, тесня одна другую… Почему так сказал Батако? Не замышлял ли он чего против ее сына? Что за человек? Змея змеей, все норовит укусить исподтишка.
Голос Васо прерывался от волнения, когда наконец он окликнул мать:
— Мам… Мама-а!
Мела замерла, боясь верить ушам. Голос Васо! Уж не чудится ли ей? Не лишилась ли она разума в бесконечном ожидании, в тревоге за сына?
Но тут и сам Васо перемахнул через плетень и обнял ее.
— Сыно-ок!
Стоило ему, пригнувшись за плетнем, проскользнуть в саклю, вряд ли Коциа заметил бы его появление. Но Васо стоял посреди двора, прижав мать к груди, и Коциа, неусыпно следивший за хубаевской саклей, радостно потер руки. «Вот он, абрек! Вот он, долгожданный!» Однако не спешил выбраться из своего укрытия: не спугнуть бы добычу. Только когда Васо скрылся в сакле, Коциа поспешил к приставу.
Не знал прохвост, что и его приметили.
Болела душа у товарищей за Васо, и они не то чтобы ослушались своего командира, но задержались, беспокоясь, на опушке леса. И оказывается, очень кстати.
— Клянусь, это княжеская ищейка! — воскликнул Авто, заметив, что какой-то человек крадучись заспешил на другую сторону аула. С какой стати ему прятаться? Явно за домом Хубаевых наблюдал.
Абреки двинулись к аулу.
2
— И где этого шалуна носит? — вытирая слезы радости и торопливо накрывая стол, ворчала счастливая и встревоженная одновременно Мела.
Не было сына — душа болела: жив ли, здоров ли? Теперь живой, здоровый перед ней сидит, а на душе опять боль: хоть бы скорей ушел, чтобы не успели узнать, что дома он, злые люди.
— Словно трещину какую нашел да провалился, окаянный! Может, мне самой, сынок, за отцом-то сходить?
А через минуту снова залилась слезами, пряча лицо у сына на груди:
— И зачем тебе нужен был этот проклятый Амилахвари? Зачем ты его трогал? Теперь и в дом родной прийти нельзя. Ой, горюшко мое!
— Время такое, мать, время. Хватит им пить нашу кровь! Бороться буду. До конца!
— За что бороться, родной? Что нам брать борьбой?
— А все, гыцци, все! Чтоб вся земля наша была, а не этот клочок, который овечьей шкурой закрыть можно!