А вот Ариадна выросла совсем другой. Она обожала отца, боготворила его. Для Али Эфрон никогда не был неудачником в мешковатом костюме, с растерянной улыбкой на лице. Нелепым существом, которое, казалось, лишь по недоразумению задержалось на земле, не отправилось прямым ходом в театр теней. Для дочери Эфрон всегда оставался рыцарем без страха и упрека. Они с Алей сделались единомышленниками. Вместе мечтали о будущей жизни в грядущей России, для которой решились работать, не щадя себя, не жалея собственных сил и самой жизни.
Порой вечером, на кухне, Марина слышала их перешептывание и как-то раз ворвалась посреди фразы: «…и тогда, может быть, и с матерью наладится… Кстати, мать-то слушает!»
— Как ты смеешь так обо мне говорить? — выкрикнула Марина в любимое, ненавистное лицо дочери. — Так? Беря «мать» в кавычки?
Красавица Ариадна с огромными глазами, страшно похожая на отца, тонкая, гибкая, смотрела на мать с невыразимым презрением. Марина обожглась об этот взгляд. Аля, ее Аля… Дочь, которую принимали за сестру, неразлучная спутница всех этих долгих, бесчеловечных лет. Когда-то Марина назвала ребенка этим странным именем — «от высокомерия», как она объясняла. И позднее Аля — на вопрос «Кто ты, откуда?» — давала соответствующий ответ: «Звезда — и с небес». За что была сверстницами бита.
Может быть, тогда Ариадна и перестала болезненно зависеть от матери и начала так же болезненно рваться от нее на волю. В этом их стремления с отцом совпадали.
Не Марина ли научила Алю беспощадности, правоте красоты и молодости? Сейчас Маринин урок обернулся против самой Марины. Сильная, полная жизни, Ариадна смотрела на нее — ПРЕЗРИТЕЛЬНО, как ошеломленно билось в виске у Марины, — и молчала.
Соперница! Я не менее
Прекрасной тебя ждала…
Углы Марининых губ дрогнули: стихи оказались пророческими. Когда Аля едва только родилась, мать вещала над колыбелькой: «О, я тебя уже ревную…»
Все сбылось. Поэзия — роковой дар. Сбывается все, что стихами. Так и чары составлялись в старину: только в ритм, только в рифму, иначе не подействует.
— Могли бы и не шептаться, — сказала Марина, дрогнув. — Я все ваши тайны знаю.
— Мы, Марина, и не шептались, — сказала Ариадна. — Мы не хотели вас разбудить. Мы думали, вы спите.
— Я спрашиваю, как ты посмела так говорить: «мать», в кавычках!..
— Что вы, Марина, здесь лингвистику разводите: конечно мать, а не отец, — ответила Ариадна почти торжествуя.
Марина повернулась к Эфрону:
— Ну что, слышали? Слышали? Она так постоянно — теперь уж и при вас… Что вы чувствуете, когда такое слышите?