— Напиши письмо, а…
— Какое еще письмо? Зачем?
— Ну, мамке моей письмо… что на фронт еду.
— С какой стати я его писать должен? Твоя мать — ты и пиши. Шкодничать — так ты мастер, находишь время. А письмо дядя за тебя должен…
— Дак я это… Ты потише!.. — зашептал Витька. — Я только печатными умею, и то плохо. Напишу — мать и соседям, и в сельсовет понесет — без толку. Не разберут… А Кусок со Шведовым засмеют…
— Ну балбес! — непритворно изумился Павел. — Не ходил в школу, что ли?
— Ходил. Только я это… в третий не перешел. — Витька подвигал ушами, смущенно потупился. — Напиши, а! Мол, жив, здоров и едет громить фашистских гадов. Ну, приветы там разные. Только про штрафной не надо. А то еще пойдет показывать…
— Ладно, неуч, не учи. — Павел потянулся к вещмешку за бумагой и карандашом. — Как мать-то зовут?
Витька просиял, заторопился:
— Пелагеей Тимофеевной, — пристроился рядом, заглядывая через плечо.
Поименовав под диктовку всех родственников, коим Витька, как водится, пожелал такого же доброго здравия, в котором пребывал сам, Павел сообщил, что солдат Туманов находится на хорошем счету у командования и в предстоящих боях с фашистами, несомненно, проявит себя геройски. Не забыл поблагодарить мать за хорошее воспитание сына-бойца и для солидности подписался официально: исполняющий обязанности командира взвода П. Колычев. «Исполняющий обязанности», по его представлению, должно было прозвучать для малограмотной женщины особо значимо и весомо.
Проставил на треугольнике обратный адрес, протянул Туманову:
— Визируй давай!
— Чего-чего?
— Роспись свою министерскую, говорю, ставь.
— A-а! Это я щас…
— Должок за тобой.
Витька не понял.
— Матери я написал, что солдат ты — хоть к ордену представляй. Не ради красного словца написал. Понятно?
Сообразив, Витька заморгал преданно и благодарно:
— Я за тебя, Паш… Куда хошь… Если че — ты это… Ты тогда сам меня…
— Ладно, ладно. Иди уж… Дон Жуан штрафной.
Проводив Туманова, потянулся, намереваясь прилечь, и замер. Слух уловил матерщинную перебранку. Матерились в противоположном углу. Один, сиплый и незнакомый, голос над остальными взвивался. Дело подвигалось явно к скандалу. Павел поспешил на шум.
Добравшись, разглядел знакомые лица. В полном составе уголовники: тут и Карзубый, и Тихарь, и Башкан с Яффой, и Семерик с Борей Рыжим. Кружком расселись, а спиной к проходу — чужой штрафник, не из второй роты. Он-то больше всех и разоряется. Руками с картами размахивает, слюной брызжет. Против него на разостланной шинели — Тихарь. Ноги под себя поджал, набычился, глаз с колоды не спускает. Разгоряченный, даже ушанку, которую, по обыкновению, нахлобучивал на самые брови, чтобы прикрыть родимое пятно, с головы смахнул.