— Порядок? — спросил он, помахав нам бумагами. — С мамой повидались?
Остановиться полицейский нам не позволил. Я на ходу ответил:
— Да, сэр.
— Вот и хорошо. Я знаю, она вам обрадовалась, — сказал отец. — Вы сказали ей, что любите ее?
Я ей этого не сказал, а следовало бы.
— Сказали, — ответила Бернер.
— Ну и молодцы, — сказал отец.
Вот и весь разговор, на какой у нас хватило времени. Я много раз думал потом, поскольку и отца никогда больше не видел, что сказанное нами было лучше, чем правда.
О том, насколько незначащими мы были людьми и что представлял собой Грейт-Фолс, можно судить уже по тому, что ни один человек к нам не заглянул, никто не пришел, чтобы забрать нас и отвезти в какое-нибудь безопасное место. Ни люди из Управления по делам несовершеннолетних. Ни полицейские. Ни какие-нибудь попечители, пожелавшие взять на себя ответственность за наше благополучие. Никто даже дом не обыскал, пока я в нем оставался. А когда никто ничего такого не делает — просто не замечает тебя, — и люди, и явления быстро забываются, их словно уносит ветер. Что и произошло с нами. Отец был не прав во многом, но не относительно Грейт-Фолса. Жители этого города просто не желали нас знать. И, если бы мы исчезли, их это только обрадовало бы.
Домой мы с Бернер возвращались в тот понедельник другим путем. Да мы и чувствовали себя по-другому — ощущая, возможно, что стали свободнее, каждый по-своему. Миновав почтовую контору, мы вышли на Сентрал и направились к реке — мимо баров, ломбардов, зала для игры в боулинг, «Рексолла» и магазина, в котором я покупал шахматные фигуры и посвященные пчелам журналы. Улица была оживленной, наполненной шумом машин. Но, опять-таки, я не ощутил на себе ни единого взгляда. Занятия в школах еще не начались. Мы не бросались в глаза. Мальчик и его сестра идут под солнцем и легким ветром по мосту, река внизу светла и роскошна в это позднее августовское утро, и никому даже в голову не приходит: вот они, те самые дети, чьих родителей посадили в тюрьму; о них надо заботиться, их надобно оберегать.
Дойдя до середины моста, мы остановились, чтобы понаблюдать за пеликанами, скользившими и парившими над рекой. Неподалеку от нас, там, где из воды выступала у берега полоска желтого песка, плавали лебеди. Мы последили за каноэ с двумя гребцами, направлявшимися вниз по реке к трубе плавильни и мосту Пятнадцатой улицы. Бернер, выйдя из тюрьмы, надела темные очки и всю дорогу молчала, не сказав ни слова о нашей маме или об отце. Она стояла на мосту, под которым плавно текла Миссури, сухой ветерок играл ее спутанными волосами, поднимая их и роняя, пальцы Бернер крепко сжимали железные перила, как будто мост был поездом, который вот-вот отойдет от платформы. Она выглядела юной, слишком юной для того, чтобы уйти из дома и зажить своей жизнью. Нам было по пятнадцать лет. Однако наш возраст ничего на самом-то деле не значил. Мы имели дело с несомненными фактами, к возрасту нашему никак не относившимися.