Судя по лицу Бернер, ей было больно, однако усилий она не оставляла.
— Посижу немного — и сразу становится трудно ходить. Я на минутку, не больше.
Пока мы ехали к ее дому, она начала выговаривать слова с мягким южным выговором.
— Официально мы не женаты, — сказала она, встав наконец и склонившись ко мне, оставшемуся в машине. — Но он — лучший муж, какой мне когда-либо доставался. Должна же была и я все же получить хорошего, верно? Он стеснительный.
Бернер выпрямилась, взглянула на мужчину, который уже запирал дверцу клетки на засов. Он был в ковбойских сапогах, джинсах, нейлоновой ветровке и ярко-красной бейсболке — такие носили мои ученики, только у этой козырек смотрел строго вперед, а не вбок.
— Я кое-что забыла, — окликнула его Бернер.
Он повернул к ней голову, но не ответил.
— Мой дозняк, — пояснила она и затрудненной походкой направилась к дому, за лекарством.
Перед многими трейлерами, стоявшими в прохладном солнечном свете вдоль улицы, повернувшись к ней длинной стороной, развевались на воткнутых в землю алюминиевых шестах американские флаги — походило на то, что здесь побывал торговец флагами. На дворе Бернер ничего не развевалось. В некоторых двориках присутствовали также картонные плакатики, извещавшие о взглядах их владельцев. «АБОРТ — ЭТО УБИЙСТВО». «БРАК СВЯЩЕНЕН». «ДОЛОЙ НАЛОГИ». Такие штуки прижились и в Канаде — не без помощи правительства; нервная энергия американцев завоевывала новые территории. Отсюда все с неизбежностью перекочевывало на север.
Маленький мужчина в красной бейсболке и сапогах перешел ко второй кроличьей клетке и принялся скармливать в нее листья латука из стоявшего у его ног на траве серебристого тазика. К спине его ветровки был пришит флаг Конфедерации, под ним виднелась какая-то надпись, прочесть которую мне не удалось. Человеком он был морщинистым, крепким, угловатым и высохшим — намного старше Бернер. Верующий, давно узревший свет истины, думал я, наблюдая за ним сквозь ветровое стекло, в которое било яркое солнце. Где-то здесь должен стоять мотоцикл. Огромный телевизор. Библия. Пить все они бросили годы и годы назад и после просто ждали. И вот чего дождались. Закончили здесь, вот таким вот манером. Я, видите ли, обзавелся привычкой отстаивать правильность моего жизненного пути — как будто он способен был научить чему-то каждого. Привычка не из лучших, потому что ничему он научить не мог. И менее всех мою сестру, распорядившуюся собственной жизнью по-своему, принявшую ее. Внезапно я понял, что сказать ей мне нечего.
Человечек закрыл и вторую клетку, аккуратно запер ее. Наклонился, чтобы поднять тазик, и при этом посмотрел на машину. Потом выпрямился, глядя прямо в отражавшее небо ветровое стекло. Возможно, он видел меня, сидевшего внутри в ожидании Бернер — в ожидании Бев. Он приподнял в приветственном жесте тазик, улыбнулся неожиданно приятной улыбкой, я такой не ожидал. А затем развернулся, направился, переступая с неуклюжим достоинством, к углу трейлера и скрылся за ним. Моего ответного жеста он не увидел. Ему не хотелось знакомиться со мной. И я отлично его понимал. Слишком поздно появился я на этой сцене.