Попозже, по дороге к «Эпплби», Бернер вроде бы чувствовала себя лучше. Дома она успела подкраситься, от нее исходил запах вишни, она жевала резинку. Из дома Бернер вернулась с пластиковым пакетом для покупок, в котором — догадался я — лежало то, что она собиралась мне отдать.
Она включила печку, сказав, что все время мерзнет, что не способна согреться даже ради сохранения собственной жизни. Почесала полоску чистого скотча, которым удерживался шунт на тыльной стороне ее правой руки, и покачала головой, увидев, что я это заметил. У меня создалось впечатление, что Бернер хотелось также показать мне свой широкий язык, — я решил, что это на нее лекарство так подействовало. Пока мы удалялись от трейлера, южный акцент ее понемногу сходил на нет. «Он из Западной Виргинии», — сказала Бернер. Это она вспомнила о мужчине, который не был ей мужем, но представлялся милым. Рэй, так его зовут. Он хороший. Знает о ней все, да ему это неважно. Долгое время служил в армии США, потом вышел на пенсию. Они познакомились в Рино, и лет десять назад он перевез ее в «Города». У него здесь брат жил. Трейлер был чем-то вроде поднесенного ей свадебного подарка. Кроликов он выращивает «для стола» и плачет каждый раз, как ему приходится их забивать. А еще она ходит с ним в церковь. «Конечно, я ни во что не верю. Хожу, чтобы ублажить его, сделать ему приятное. Он знает, что официально я еврейка — по матери. Хотя предписаний ее религии не выполняю».
Еще Бернер сказала, что ее теперь интересует Китай, рост его влияния в мире, беспокоят «нелегалы», 9/11, «Угроза». Она помнила имя Клэр, помнила даже то, что жена у меня бухгалтер. Сказала, что хотела бы погостить у нас, Уинсор же находится не так уж и далеко от «Городов». Сказала, что они с Рэем голосовали за Обаму. «Почему бы и нет? Понимаешь? Все-таки что-то новое». Спросила, голосовал ли за него я. Я ответил, что проголосовал бы, будь у канадцев право голоса. Она засмеялась, закашлялась, а потом сказала: «Ладно. Ты прав. Очко в твою пользу. Я и забыла, что ты сбежал из нашей страны. И не могу тебя за это винить». Опять-таки, сестра ведь ничего о моей жизни не знала и до сей поры ею не интересовалась. И теперь старалась найти какое-то сходство между нами, ухватиться за него. А у нас только и было общего, что родители — пятьдесят лет назад, — да мы сами, брат с сестрой, и оба пытались сейчас выжать из этого как можно больше, чтобы выжатого хватило хотя бы на одно утро. Мне показалось, что на время, проведенное нами в машине, сестра постаралась забыть о своей болезни, о горечи, внушаемой ей тем, что жизни наши пошли вкривь и вкось, что