Отец оглянулся на маму с улыбкой, говорившей: то, что полицейским известны его имя и адрес, представляется ему страшно забавным.
— Из-за чего шум-то, ребята? — с наигранным недоумением осведомился он.
Мужчины начали протискиваться в дверь. Габариты не позволяли им пройти в нее плечом к плечу, пришлось немного повернуться лицом друг к другу.
— Да какой шум, Бев? — сказал большой полицейский и, чуть отодвинув отца в сторону, окинул взглядом нашу гостиную. На губах его словно бы зарождалась, но никак не могла родиться улыбка.
Второй — помоложе и похудощавее — был тем не менее крупен, с широким лицом и узкими прорезями голубых глаз. Мне говорили, что такая внешность свидетельствует о финском происхождении. Он тоже осматривал гостиную.
— Кто у вас тут есть еще, Бев? — спросил полицейский постарше.
Отец отступил на шаг, слегка развел руки в стороны и сам окинул гостиную взглядом:
— Весь курятник перед вами.
Казалось, происходившее отца никак не напрягало.
— Револьвер при вас?
Большой полицейский протянул к отцу ручищу, тронул его плечо. Оба полицейских уже вошли в гостиную. И она словно заполнилась до отказа, свободного места в ней не осталось. Шесть человек. Такого количества людей гостиная наша еще не видела. Я слышал дыхание полицейского постарше.
— Нет, разумеется. — Отец уставился в пол перед своими ногами, как будто там-то и мог лежать упомянутый револьвер. — У меня и револьвера-то нет.
Южный акцент его усилился.
— Может, он где-то в доме спрятан? — Взгляд полицейского снова проехался по гостиной. Стекла очков сильно увеличивали его бледно-голубые глаза.
— Нет, сэр. Только не в этом, — покачал головой отец.
— Вы заглядывали в последнее время в Северную Дакоту, Бев?
Вопросы большой полицейский задавал как-то невзначай, словно речь шла о вещах самых обычных. Он подошел, обогнув отца, ко мне, стоявшему в двери коридора. Сунул в него голову, оглядел коридор, двери ванной комнаты и спальни моих родителей. Второй полицейский, повыше и помоложе, не сводил глаз с отца, как будто в этом вся его работа и состояла.
— Как дела, сынок? — Большой полицейский положил мне на плечо здоровенную лапу. Пахло от него сигарами и кожей. Поверх его полуботинок были надеты резиновые, замаранные грязью галоши. Несколько нашлепок ее уже отвалились на наш чистый пол.
— Хорошо, — ответил я.
Под его пиджаком висел на брючном ремне золотой жетон. Живот туго натягивал белую рубашку. Лацкан пиджака был проколот крошечной булавкой с треугольной головкой, тоже золотой.
— В дорогу собрался? — по-дружески осведомился он.