— Черт возьми, может, ты оставишь меня наконец в покое? — восклицаю я. Я сижу в туалете ресторана, новая замшевая юбка задрана до пояса.
— Что такое? — невозмутимо спрашивает женщина из соседней кабинки, словно привыкла к ругательствам в общественных уборных.
Интересно, как бы она ответила, если бы узнала, что ее соседка по туалету поругалась с мужем и открыла ему свою самую страшную тайну. Что она виновна в смерти своего ребенка, что муж не только поверил, но и в ужасе отшатнулся от нее, наконец осознав, что его супруга — исчадие ада; что он попросил ее уйти; что ее брак — просто фарс, фрейдистская реакция на отцовскую неверность; что худшие преступления, совершенные ею, направлены на ребенка, который оказался жертвой обстоятельств; что она пыталась его убить, скармливая запрещенные продукты, посылая играть в опасное место и бросая в ледяную воду, пусть даже случайно. Разве Фрейд не утверждает, что случайностей не бывает? Вероятно, все это можно пережить. Но как перенести кошмар, отразившийся на экране моего мобильника?
Я должна была это предвидеть. Должна была понять, что недостает именно последнего удара, быстрого и изящного, который сейчас несется ко мне по оптическим проводам.
— Нет, ничего, — отвечаю я соседке и произношу в трубку: — Здравствуй, Каролина.
— Нам нужно увидеться.
— Да?
А почему нет? Честное слово, почему нет?
— Приезжай ко мне на работу. Можешь сегодня вечером? У меня осталось всего несколько пациентов. Я работаю на…
— Я знаю, где ты работаешь.
О чем она думает? Что я не выяснила ее адрес за те месяцы, пока ждала, когда Джек забудет о том, что он женат? Что я не посылала телепатические импульсы в том направлении?
— Постарайся не опоздать. Завтра я должна быть в операционной в семь и потому хотела бы вернуться домой в разумное время.
Я не стану опаздывать на собственную казнь.
Приемная в клинике выглядит так, как я себе и представляла. На кожаной кушетке сидят две беременные женщины. Одна читает журнал «Воспитание», и лицо у нее куда более несчастное, чем должно быть у человека, читающего статью о детских именах, что бы ни творили с ним гормоны. Вторая блаженно улыбается, и я испытываю отвращение. Вспоминаю, что впервые после рождения Изабель оказалась в приемной у гинеколога. Я притворилась, что позабыла о визите к доктору Брюстеру спустя полтора месяца после родов, и просто проигнорировала звонок из клиники. Оказывается, это не так уж страшно — присутствие беременных женщин не приводит меня в ярость. Вторая, самодовольная как Мадонна, мне не нравится, но первая, с беспокойным лицом, не особенно раздражает. Возможно, все бледнеет по сравнению с грядущей беседой.