— Осталось совсем немного, пошли-пошли.
— Теперь ты бери его, твоя очередь, — сказал Карл. Джанеуэй проигнорировал его приказ. Карл пробормотал «педераст» по-немецки. Джанеуэй сделал вид, что не слышал. Раздражение Карла росло, он толкнул Бэйба.
— Иди сам.
Бэйб споткнулся, сделал несколько шажков, пошатываясь, пошел сам.
— Вот и пришли, — сказал Эрхард. — Машина — старый «форд». — Достав из кармана связку ключей, он принялся искать ключ от машины.
— Ты запер эту штуковину? — недовольно спросил Джанеуэй.
— Здесь ужасное место, — пытался объяснить Эрхард, — воруют все подряд. А машина эта замечательная, никаких поломок вот уже двенадцать лет.
— Если она такая замечательная, почему ты до сих пор не можешь ее открыть?
Напрасно. Невозможно вывести из себя такого кретина, как Эрхард. Зато Карла легко завести, пожалуйста, вот он стоит тупо у капота машины, на котором растянулся Бэйб.
— Сейчас открою, — Эрхард лихорадочно тыкал ключом в замок дверцы.
— Не нажимай, — посоветовал Карл, — помнишь, ты нажал на ключ чемодана и сломал.
— Никто и не нажимает, — огрызнулся Эрхард. — Черт возьми, никак!
Джанеуэй раздраженно двинулся к нему.
— Дай мне, я мигом открою.
— Ты не знаешь этой машины, — возразил Карл. — Я ездил на ней, я знаю, как ее открыть. — Он выхватил у Эрхарда ключи.
А в это время Бэйб скатился по капоту и, шатаясь, пошел прочь. Джанеуэй зло бросил Карлу:
— Тебя оставили с мальчишкой, иди за ним.
Карл покачал головой:
— Я занимаюсь ключами, а от тебя приказов не принимаю.
Тогда Эрхард сказал:
— Ладно, занимайся, только открой дверь. — Он похромал за Бэйбом.
Обойденный на прямой хромым, подумал Бэйб, шатаясь как пьяный на темной улице. Вот это финиш, достойный марафонца. Да, прекрасная эпитафия: «Здесь лежит Томас Бэйбингтон Леви, пойманный калекой».
Естественно, у Эрхарда не осталось бы ни шанса, будь Леви в форме, но он давно не спал… А то, что сделал ему Сцель… Бэйб неуверенно продвигался вперед, боль не покидала его: каждый раз, когда он пытался глубже вздохнуть, ночной воздух проникал в отверстия в зубах и терзал оголенные нервы. Тротуар из острого щебня был невыносим для босых ног. Бэйб, все еще в пижаме, действительно беспомощный гусь, как его называла шайка с крыльца. Он брел вперед, настигаемый калекой; в ногу что-то вонзилось и причинило такую боль, что даже забылась боль оголенных нервов. Бэйб надеялся, что это не стекло, а острый камешек, который хоть и помучает, но не раскроит ногу. Попробуй догнать меня, стиснул он зубы, не догнать калеке марафонца, хотя какой я марафонец, какой марафонец будет бегать босиком?