Загадка Таля. Второе «я» Петросяна (Васильев) - страница 5

Трудно назвать имя в истории шахмат (а она щедра на таланты), которое вызывало бы столько яростных споров, сколько вызывало в конце пятидесятых годов имя Михаила Таля. Если не считать полулегендарного американца Пауля Морфи, который яркой, но быстро погасшей кометой промелькнул на шахматном небосклоне, ни один шахматист не будоражил так воображение современников, как Таль.

Его стремительный, неправдоподобно быстрый взлет, почти без разгона; фейерверк головокружительных побед, которых другому гроссмейстеру хватило бы на всю жизнь (Талю на них потребовалось три с небольшим года); наконец — и это, конечно, самое главное, — стиль его игры, предельно агрессивный, предельно рискованный, с каким-то бесшабашным пренебрежением к опасностям — все это ошеломило не только шахматных болельщиков, которые, вообще говоря, легко приходят в возбуждение, но и некоторых гроссмейстеров и мастеров, отнюдь не склонных легко раздавать комплименты. Добавьте к этому интригующий внешний облик — пронзительный взгляд чуть косящих черных глаз, нос с горбинкой, придающий Талю, когда он склоняется над доской, хищный вид, наконец, алехинскую привычку коршуном кружить вокруг столика, когда партнер обдумывает ход…

Пресса, особенно зарубежная, мгновенно подметила загадочность как фантастических успехов Таля, так и его облика. Таля начали называть «демоном», «черной пантерой», «Паганини», намекая на сходство во внешности и на «дьявольское» умение Таля играть «на одной струне», то есть создавать позиции, где все висит на тончайшем волоске.

Кое-кто стал даже всерьез поговаривать, будто Таль обладает способностью гипнотизировать своих противников, заставляя их силою каких-то неведомых магнетических чар избирать неверные планы.

Так возникла «загадка Таля», разгадать которую пытались — поначалу без особого успеха — многие знатоки. Так вспыхнули споры о том, объясняются ли победы Таля появлением нового стиля, нового подхода к разрешению извечных шахматных проблем или просто его могучей природной силой, неповторимым своеобразием его таланта. Так шахматный мир разделился на тех, кто с восторгом, без колебаний принял триумфы Таля, и на тех, кто, смущенный и даже встревоженный его беспокойным творческим духом и, главное, его «неправильной» игрой, отнесся к этим триумфам скептически, а иногда даже и с сарказмом.

Сейчас, одиннадцать лет спустя после того, как Таль утратил титул чемпиона мира, вся эта окружавшая Таля атмосфера необычности кажется нереальной, выдуманной. «А был ли мальчик?» Было ли все это — тысячные толпы восторженных болельщиков у Театра имени Пушкина, где Таль в матче на первенство мира одолел Ботвинника, первые места молодого шахматиста в чемпионатах СССР, в крупнейших международных турнирах, эффектные партии, где в жертву приносилось по нескольку фигур, споры до хрипоты по поводу того, а корректны, правильны ли эти жертвы?