Марина в ярости запустила в мастера бутылкой.
Моцкус ушел вместе со столяром и нализался до чертиков, но и пьяный все время лепетал:
— Человека не годы старят, ты понимаешь?.. Не годы!..
— Понимаю, пан профессор, — покорно соглашался столяр, — прекрасно понимаю, но ничем не могу помочь вам.
— Ни черта ты не понимаешь: куда страшнее, если человек стареет душой. А для женщины — это вообще ужас. Она теряет вкус к жизни. Ты понимаешь, ей жизненно необходимо гордиться чем-нибудь — собой, своим мужем, средой, украшениями, платьями или даже любовниками. Моя баба редко гордится тем, чего не видят ее глаза. Абстрактное мышление бесит ее, она слепнет…
— Пан профессор, а может, многовато?.. Ведь все равно домой возвращаться.
— Ни черта, я прекрасно знаю их природу: когда ты хочешь, они не хотят, а когда ты не желаешь, они готовы из шкуры вылезти, лишь бы у тебя изменилось настроение…
Он повторяет это и теперь, расхаживая от одного невыцветшего пятна на стене к другому, где когда-то висели старые и дорогие картины. Он не впервые обдумывает прошлую семейную жизнь и не находит своей вины, но видит только пятна, только рамы, только жесткие тиски воли, бессонные ночи и тяжелый труд. Он работал и учился, учился и работал, а всем остальным занималась она. Моцкус попустительствовал жене, насмехался над подозрительностью Марины, пока ее ревность не превратилась в привычку, а потом и в неизлечимую болезнь. Он даже теперь передергивается, вспомнив, как впервые обнаружил, что приходящие ему письма вскрываются, и, растерявшись, спросил жену:
— Почему ты это сделала?
— Мне интересно, — покраснела она. — Я тоже хочу жить твоей жизнью.
— Марина, надо иметь собственную жизнь, тогда не останется времени на подозрения, — и, не читая, побросал письма в камин.
— Ты с ума сошел! — еще сильнее покраснела она.
— Не хочу терять время, так как ты все равно не вытерпишь и расскажешь мне, что там было написано.
Этого урока хватило ненадолго. Викторас старался не замечать, как жена проверяла его карманы, осматривала ящики стола, потом стала все чаще и чаще без всякой необходимости приходить к нему на работу и в один прекрасный день, когда он спокойно разговаривал со своими заместителями, ворвалась в кабинет и устроила такую сцену ревности, что Моцкус не выдержал, взял ее за руки, вывел на улицу и силой бросил в свою служебную машину.
— Куда? — спросил Йонас.
— За город. И не выпускай, пока не отвезешь за тридцать километров. Пускай возвращается пешком!
И она вернулась пешком! Йонас еще пытался отговорить ее, но она пришла и принесла в руке разбитые туфли. Тогда ему стало жалко Марину. И когда она попросила: «Помоги мне», — Викторас не оттолкнул ее. Но примирение длилось всего лишь часок. Уже в тот же вечер она с кокетством прильнула к нему и, словно молоденькая девчушка, спросила: