Поднялся неимоверный шум.
— Савва еще на выпускном вечере обещал преподавателю русского языка присылать только телеграммы, чтобы не налепить ошибок!
— Ай да левый крайний!
— Роду Братушкина — многие ле́та!
Вскочили со своих мест Пашков и Каменюка.
Ковалев прокричал:
— Тихо! Есть предложение послать Савве ответ: «Поздравляем рождением сына. Следующего назови Михаилом в честь Кутузова. Слет суворовцев».
— Утвердить, — пробасил Пашков.
Где-то вдали пропела труба: «Бери ложку, бери бак, нету ложки, беги так!»
Несколькими минутами позже за дверью протопали в столовую мальчишеские ноги. Чей-то возмущенный голос произнес извечное:
— Суворовец Громов, не выходите из строя!
— Володя, — тихо сказал Боканов Ковалеву, — Алексей Николаевич Беседа оставил письмо. Просит, чтобы мы поговорили с его орлятами. Так сказать, педагогический заказ…
— Но когда?
— Отсюда все пойдут в ресторан, а мы на тридцать-сорок минут задержимся…
— С удовольствием…
— Тогда пошли…
Когда Ковалеву было столько же, сколько его Петру сейчас, тридцатидвухлетний Боканов казался ему стариком. Теперь эта разница в годах словно бы стерлась, и свои сорок Владимир Петрович не воспринимал, как стариковские, а в Сергее Павловиче, хотя и продолжал чувствовать учителя, но не на столько уж старше его, Ковалева.
Вообще произошли странные сдвиги в возрастных представлениях: Каменюка выглядел ровесником Ковалева, Павел Анатольевич Авилкин — старше Снопкова. В детстве разница в три-четыре года казалась огромной, ныне орбиты сблизились.
Дежурный по училищу, молодой горбоносый майор, привел Боканова и Ковалева в свою комнату.
Под настенными часами стоял, с трубой, вдавленной в слегка приподнятое колено, парнишка из музвзвода. Он вытянулся при появлении офицеров.
— Алехин, трубите сбор! — приказал майор, и горнист вышел.
…Актовый зал до отказа наполнен подростками. Боканов стоит перед ними, ждет, когда наступит полная тишина, таким знакомым Ковалеву жестом поглаживает ладонью щеку.
Владимир Петрович сбоку смотрит на воспитателя. «Все-таки время свое берет: стал сутулиться, вон складка пролегла на щеке. А так — всё те же большие, сильные руки, внимательные, не утратившие силу, глаза, неторопливость… В каждом из нас есть что-то от него. У одного — больше, у другого — меньше, но есть».
— В наше училище я пришел к исходу войны. А мой друг, полковник Беседа, был здесь с самых первых дней… Еще когда чернила суворовцы делали из черных ягод, бумагой для письма служили прочитанные газеты, а вместо стекол в спальнях вставляли фанеру. Ребята попадали к нам с улицы. Всяко добро… Но мы верили, очень верили…