— В моем случае это будет чистейшая имму-рация,— печально вздохнул Путиловский.
Франк задумался над значением сказанного, но не осознал.
— Сдаюсь, — признался философ.
— Иммурация — прижизненное заточение, ведущее к гибели. Им мурус — в стену. Я гибнуть не хочу. Я хочу умереть сам, по собственной воле. А не по воле данной красоточки.
— Это ты зря. Говорить о смерти могут только профессионалы.
— Доктора?
— Покойники!
Все обещало приятный вечер. Взгляды прелестной купчихи становились настойчивее и красноречивее. И тут произошло непредвиденное и инфернальное: в тяжелом занавесе образовалась узкая щель, и из нее вылезла знакомая всем фигура Теляковского, управляющего императорскими театрами. У плеча Плеве возник егерь и конфиденциально наклонился к уху министра.
Все это действо происходило одновременно, и у Путиловского непривычно заныло сердце: случилось нечто неординарное.
— Господа, прошу внимания. — Обычно громкий кавалерийский голос Теляковского звучал глухо и растерянно.
Возникшая было в зале некая суета и перешептывание вдруг прекратились, и воцарилась гробовая тишина.
— Господа, прошу внимания, господа! — повторил Теляковский и заплакал.
— Что еще? — глупо спросил Франк.
— Тихо!
Путиловский встал. Плеве исчез из своей ложи, точно растворился в ее темноте.
Наконец Теляковский справился с самим собой и неожиданно воскресшим голосом заговорил твердо и громко:
— Господа! Только что получено сообщение: сегодня утром на японской мине подорвался броненосец «Петропавловск».
Зал застыл на вдохе.
— Погибли адмирал Макаров, двадцать восемь офицеров и шестьсот двадцать матросов. Великий князь Константин Божьей милостью спасен. Согласно высочайшему распоряжению, увеселительные мероприятия и спектакли отменяются. Прошу разойтись.
Несколько секунд стояла полная тишина. И вдруг как прорвало: внезапный шум, вскрики, у нескольких дам началась истерика. Путиловский осмотрел зал — сейчас начнется паника. Что-то надо предпринять. На Теляковского надежды не было никакой, он стоял на авансцене и уже в открытую плакал, даже не утирая слезы платком. Сейчас зал превратится в кисель.
— Гимн! — негромко, но четко крикнул Путиловский.
Голоса подхватили:
— Гимн! Гимн!!
Занавес раздернулся, как по волшебству на сцене оказался хор, Направник взмахнул палочкой. Заиграли вступительные такты, и хор вначале нестройно, но набирая силу, запел вступительные строки «Боже, царя храни».
Все встали и подпевали по мере возможностей. Хор вступил во всю мощь. Такого сильного исполнения, как потом писали газеты, никто припомнить не мог. Даже безголосый Франк пел, ничуть не стесняясь своего дарования.