— Вот так картина! — оценил Осоргин, увидев лицо сына. — Портрет можно вывешивать в музее в галерее кубистов. Кто автор?
— Сашка Гайдамак. — Когда Егор заговорил, Осоргин понял, что сын к тому же пьян, да и стоявшая на крышке рояля полупустая бутылка коньяка недвусмысленно подтверждала эту догадку генерала.
— Так, — нахмурившись, протянул Осоргин, — у нас тут рецидив детских болезней. Я думал, ты уже выяснил свои отношения с алкоголем и потерял интерес к бессмысленному мордобою.
— Мордобой был более чем осмысленный. Морально-этический, если хочешь. Но я сейчас не хочу об этом говорить. Прости, если испортил тебе настроение. Я сейчас уеду.
Егор вылез из кресла и стал искать в карманах ключи от машины. Генерал увидел ключи, они валялись на обеденном столе, стоявшем в середине гостиной. Отец и сын одновременно протянули к брелоку руки, но Осоргин успел взять связку раньше, чем Егор.
— Машину ты не получишь. Хватит с меня и… — Осоргин осекся на полуслове. Тонкая сеть мускулов напряглась под бледной кожей.
— Мамы? Ты хотел сказать, того, что случилось с мамой?
— Егор!
Парень повернулся к отцу спиной и нетвердой походкой, горбясь, направился к выходу. Это случилось впервые — он посмел, пускай намеком, но все-таки упрекнуть отца в той своей детской потере. На пороге комнаты Егор все же остановился; он обернулся и увидел гордое лицо отца. Генерал Осоргин ни за что не позволил бы ему увидеть свою боль и одиночество. Но сын знал, что скрывается за стоической маской. Он вернулся, обнял отца и положил ему голову на плечо.
— Папа, прости. — И вдруг пожаловался: — А у меня так рука болит. Мне Сашка плечо вывихнул.
— Вы что, из-за вашей афганской девушки подрались? — смягчился Осоргин.
— Все не так просто, отец.
Осоргин прошел в кабинет, Ставр последовал за отцом, сел на диван. Генерал опустился в старое кожаное кресло, стоявшее возле бюро. В этом кресле генерал любил читать.
— Пап, Женя — девушка из тех, на ком женятся, — попытался объяснить ситуацию Ставр. — А я не гожусь для брака. И потом, ну не всем же быть почтенными отцами семейства, можно потратить свою жизнь на что-то менее банальное. Жизнь, она ведь предоставляет столько возможностей. Ты, кстати, тоже никогда не держался за юбку.
— Я не стал бы так говорить о том, до чего ты еще просто не дозрел. Что касается моей жизни, то она могла сложиться по-другому, но вышло вот так.
— Знаю. Ты безнадежно любил одну женщину, не мог быть счастлив с другой. А мама в тебя влюбилась как сумасшедшая.
В словах сына скрывался упрек. Между ними не принято было говорить на эту тему, но Осоргин понимал, что когда-нибудь сын станет достаточно взрослым, чтобы понять, что в жизни очень мало случайного. В последнее время Осоргин много думал о том, не был ли он, сам того не желая, виноват в гибели Риты. Может, он всегда знал, что не сможет любить ее так, как любил ту, другую. Может, где-то в глубине души он желал, чтобы она ушла из его жизни? Своей молодостью и любовью она вносила некий диссонанс в строгое течение его жизни. Может, после того как родился сын, она стала ненужной в его мужском мире? А Егору не хватило ее любви, и сейчас не хватает? И наконец, может быть, сын. прав, упрекая его? Но Осоргин не ожидал, что говорить об этом придется сейчас.