Мы посмеиваемся над ними, но нуждаемся в них, в их одобрении, чтобы идти дальше, обретать большее величие.
Джок нуждался в этом сейчас. А еще он хотел объясниться, если это возможно, по поводу той сцены с мустангом. Если он не сумеет оправдаться сейчас, он никогда это не сделает.
Все пустяки, о которых он говорил, закончились. Он выразил свою радость по поводу того, что Дейзи выдержала испытание мужественно. Сообщил прогноз, сделанный врачом. Сообщил о радужных надеждах, которые глава студии возлагал на картину. Запас подобных фраз иссяк.
Но осталась одна важная вещь, о которой ему хотелось поговорить.
Дыхание Карра, лежавшего с закрытыми глазами, было поверхностным, неглубоким.
Актер открыл глаза, словно выходя из старческой дремоты, и медленно перевел взгляд в сторону Джока.
— Прес… Я хочу объяснить насчет той сцены. Я поступил так, не только ради себя, но и ради вас. Я не хотел, чтобы вы до конца жизни говорили себе: «Я сделал бы это лучше, если бы мне дали шанс, позволили все повторить».
Вам знакомо разочарование, неудовлетворенность, с которыми актер покидает проекционную, говоря себе: «Черт возьми, мы могли сделать это лучше». Это чувство усиливается во время просмотра. Наконец, на премьере, когда все остальные вежливо аплодируют, вы ощущаете горечь во рту и говорите себе: «Идиоты! Если бы они увидели, как мы могли, должны были сделать это, они бы сейчас кричали от восторга». Вы ведь понимаете, о чем я говорю, верно?
Карр не улыбнулся, не подал никакого знака. Только его глаза закрылись.
— И я подумал — дам ему шанс. Не буду просить его. Он — великий человек с поразительным чутьем. Я помещу его в неожиданную ситуацию. Если он почувствует, что у него нет на это сил, он прервет сцену. В другом случае он проявит свое величие. Сыграет так, что…
Джок не сразу смог подыскать нужные слова. Он говорил слишком быстро.
— … эта сцена станет памятником его актерской карьере.
Карр открыл глаза. Посмотрел на Джока. Глаза актера, которые были способны поведать многое зрителям, сейчас ничего не говорили Джоку. В них не было ни враждебности, ни прощения, ни понимания, ни осуждения. Если Карр и сердился, то это нельзя было увидеть. Он слишком устал, чтобы осуждать. Карр посмотрел на потолок, потом закрыл глаза.
— В тот миг, когда вы заколебались, Прес, о чем вы думали? Продолжать сцену или нет? Вы разозлились? Или… возненавидели меня? Я хочу знать!
Ответа не было.
— Даже если вас охватила ненависть, признаюсь, я поступил бы так снова. Для меня самое важное — сделать сцену живой и запечатлеть ее. Все остальное отходит на второй план. Все!