Марченко, спрыгнув в траншею, оглядел свое поредевшее воинство, затем прислушался к шуму боя, внезапно поменявшему свою тональность – что-то изменилось. Понять бы: что?
– Всем собраться. Перевязать раненых, осмотреть оружие, собрать трофеи. Старшим остается Кузьмин. Ващенко – со мной.
Раздав эти нехитрые распоряжения, Рома решительно двинулся по траншее в направлении, выводящем на склон, обращенный к основным советским позициям. Далеко идти не пришлось. За следующим поворотом траншеи Марченко повстречал такую же группку из семи израненных и ободранных, но с ног до головы увешанных оружием бойцов во главе с младшим сержантом, как та, что он только что оставил позади.
– Куда прете, земляки?
– Осмотреться. Нам дальше не пробиться – сил мало. Может, подкрепление какое найдем.
– Нету там подкреплений, можете не искать. – Собеседник Марченко смачно сплюнул себе под ноги и продолжил: – Немцы наших, тех, что с фронта атаковали, всех положили, теперь этот склон идут чистить. Мы сами за подкреплением шли. Видал? – Тут младший сержант кивнул себе за спину. – Все, что от нашего взвода осталось. А соседей справа, кажись, всех порешили – стрельба там была какая-то… нехорошая.
Рома кивнул, переваривая полученную информацию, потом решительно махнул рукой вновь прибывшим:
– Пошли. Пора отсюда сматываться, пока «фрицы» совсем не очухались. – Затем развернулся к терпеливо стоящему у него за спиной Ване Ващенко – самому спокойному бойцу его взвода: – Топай к нашим. Скажи: пусть отходят, как пришли, мы прикроем.
Второе советское наступление на Москву захлебнулось.
Перед очередным докладом, происходившим в зале совещаний командного центра под Куйбышевом душным вечером 7 июля 42-го года, Василевский заметно волновался. И надо сказать, что для этого у него были веские основания. Пожалуй, только теперь Александр Михайлович, назначенный пару недель назад начальником Генштаба, осознал в полной мере всю тяжесть огромного груза ответственности, который свалился на его плечи после окончательного ухода вконец расхворавшегося Шапошникова. И вот теперь этот груз на глазах превращался в неподъемную ношу, грозя раздавить стремительно взлетевшего к вершинам военной иерархии сорокашестилетнего генерал-полковника.
Немцы вновь наступали, фронты рушились один за другим, линия фронта стремительно откатывалась на восток… Резервы, с таким трудом накопленные Ставкой весной, стремительно сгорали в пожаре летних боев, а напор врага и не думал ослабевать. Войска делали все возможное, но переломить ситуацию пока никак не удавалось – казалось, этот натиск просто невозможно остановить, это выше человеческих сил. И самое плохое, что так казалось не только ему. В многочисленных беседах с командирами самых разных рангов в Генеральном штабе и в инспекционных поездках на сражающиеся фронты нет-нет, да и проскакивала эта нотка обреченности: «германец» слишком силен, его не победить. Особенно обострились такие настроения в последний месяц, когда немцы вновь перешли в большое наступление, с кажущейся легкостью опрокинувшее все южное крыло Восточного фронта и разом перечеркнувшее надежды на перелом в войне, возникшие после зимних контрударов.