А солдат лежал посреди поля, и его мертвый рот был открыт, на развороченной тяжелым осколком груди зияла темная рана, широкая, как чаша, полная крови.
В офицерском блиндаже прапорщик Солнцев, утирая лоб, кривя рот, озирался и позевывал. Капитан Органевский, сменять которого пришла рота, улыбаясь, продекламировал:
— «Вот прапорщик юный с отрядом пехоты!..» — и, протягивая портсигар, прозой добавил: — Курите, пожалуйста.
Солнцев подумал, что, если он вынет руку из кармана шинели и потянется за папиросой, Органевский заметит дрожь его пальцев.
— Благодарю вас, я курил только что, — сказал он и быстро сел на узкую деревянную скамейку, чувствуя, что ноги его не держат.
Подполковник Исаев, отдышавшись, сказал:
— Ну и перепугался я, ей-богу! Думал, мне всех людей искромсает, а если кто останется — разбегутся. Хорошо еще, что пошел сам с ротой.
Он закурил и протянул зажженную папиросу Органевскому, движением губ и наклонением головы попросившему прикурить. Солнцев с завистью следил за движениями спокойной руки подполковника. «Вот она, командирская, недрожащая рука», — подумал он, сжимая в кармане влажные пальцы.
— Что же это вас понесло среди бела дня? — спросил Органевский.
— Приказ полкового командира, господин капитан, с воспитательной целью: надо приучать людей к огню.
— Э, чего уж там, не возмущайтесь! — сказал Органевский. — Если рассудить, то он, пожалуй, и прав: людей пригнали для известного дела, и сегодня ли это случится или через неделю, это в конце концов перемена мест слагаемых, — сумма от этого не изменится.
Исаев покачал головой и сказал:
— Нет, молодой человек, не то вы говорите.
Органевский махнул рукой; он все время говорил двустишьями и угощал папиросами.
Солдаты, притихшие, осунувшиеся, горбясь, неумело сидели на дне окопа; некоторые, чтобы погасить волнение, жевали хлеб, другие сидели понурившись, с застывшими, неподвижными лицами.
— А раненых как же? — спросил Пахарь, ни к кому не обращаясь. — Сомова, я видел, убило, на месте лег.
— Раненые — это уж как офицеры прикажут: ихнее дело об нашем брате заботиться.
— Не бойся, они раненых не забудут, сейчас, верно, совет ведут, — сказал уверенно чей-то голос.
Как-то, проходя по окопу, Аверин спросил у Сергея:
— Играете в шахматы?
— Играю, господин поручик.
Аверин кивнул и прошел мимо, а через несколько дней, когда Сергей забыл об этом разговоре, вестовой Аверина отыскал его и мрачно сказал:
— Вольноопределяющийся, идить до его благородия.
Сидевшие рядом солдаты всполошились:
— В разведку, должно быть.
Гильдеев, отличавшийся бабьей добротой, достал из кармана кисет, раскрыл его во всю ширь и сказал: