— Ах, Эллиотт, вы ведь знаете, я не очень красива.
— Должен признаться, вы выглядите немного изможденной, когда голодны или испуганы, — признался Эллиотт. — Я не видел вашего настоящего облика. День венчания стал для меня откровением, и мне следовало сказать об этом. Теперь я больше замечаю карие глаза, длинные ресницы, идеальную кожу, рот, созданный для того, чтобы есть клубнику.
— Он слишком большой.
— Он создан для поцелуев. Носик.
— Он слишком длинный и прямой.
— Он создан для того, чтобы вызывающе смотреть сверху вниз. Ваши волосы.
— Они прямые и мышиного цвета.
— Зато мышка очень хорошенькая. А когда я вижу ваши волосы распущенными… — Он коснулся их. — Я думаю, что мог бы проделать с ними множество вещей.
Белла не могла понять, что хотел сказать Эллиотт, хотя по его сверкающим глазам можно было догадаться, о чем речь. О сексе.
— О да, к тому же вы приятно краснеете. — Эллиотт наблюдал за ней. — Арабелла, мне хотелось бы, чтобы мы в постели были откровенны друг с другом. Более раскованными. Чтобы вы не стеснялись говорить о своих чувствах и желаниях.
— Эллиотт, я тоже этого хочу. — Белла соврала. В действительности она удивлялась, что он не слышит, как, точно кастаньеты, стучат ее колени. Больше она так не могла, поскольку дала брачные обещания и должна выполнять их.
— Хорошо, — сказал Эллиотт охрипшим сильнее обычного голосом и наклонил голову. Белла подумала, что он собирается поцеловать ее. Но он держался на некотором отдалении, коснулся губами шеи, слегка подтолкнул ее, пока она не отклонила голову, позволяя ему действовать свободнее.
Затем его губы приблизились к краю неглиже, пальцы нашли ленты и потянули за них. Неглиже раскрылось.
— А, — пробормотал он, и его дыхание коснулось ее кожи. Белла сглотнула, пытаясь устоять неподвижно, когда его губы достигли изгиба ее груди, грудь оказалась в руке, а язык сквозь прозрачную ткань нашел сосок.
— Как хорошо. — Довольный голос, похоже, исходил из глубин его груди. Эллиотт обнял се и стал терзать упругий бутон языком, губами и зубами. Он тянул его, посасывал, покусывал, пропитывая ткань слюной. Казалось, что ткани вовсе нет.
Эллиотт! Чувства накатывали волнами, пронзило ощущение пульсирующей боли, доставляя удовольствие. Он раньше так не делал, лишь целовал в уста и нежно ласкал ее тело руками.
Рейф к ней так не прикасался, а набрасывался, не силах укротить свои желания, сдавливал груди, причинял боль, которая совсем не напоминала эти сладкие муки. Эллиотт добрался до второго соска. Арабелла извивалась в его руках. Неглиже незаметно упало, затем настал черед ночной рубашки.