Девчонка-замарашка, которую нойон когда-то встретил возле убогой юрты на берегу Тэрхийн-гола, превратилась теперь в цветущую женщину, красавицу, от которой глаз не оторвешь.
— Ты не посмеешь оставить меня, Гунчинхорло, — сказал однажды Га-нойон. — Я не перенесу, если ты пойдешь по рукам. Если это случится, грех падет на меня. А ведь я был для тебя все равно что родной отец! Ты должна помнить об этом.
С того дня нойон велел поставить себе небольшую отдельную юрту и проводил ночи один. Днем же он принимал гостей в юрте Гунчинхорло. Если нойон уходил по своим делам, Гунчинхорло заходила в его юрту, поддерживала огонь в очаге и подолгу, задумавшись, сидела возле огня. Каждый раз, как он заставал девушку в юрте, Га-нойон испытывал душевное смятение, и все чаще приходила ему в голову мысль: а не довершить ли грех, раз уж он взял его на себя... В такие минуты он с трудом удерживался от искушения, скулы покрывались пятнами, глаза виновато бегали, на лбу выступали капельки пота, дышал он тяжело, хрипло. Вид у нойона был глубоко несчастный. Гунчинхорло заметила волнение, которое охватывало нойона каждый раз при встрече, ей казалось, что он вот-вот бросится на нее, и девушка спешила уйти из юрты. Это приводило Га-гуна в исступление. Он яростно звонил в колокольчик, вызывал слугу, чтобы приказать вернуть девушку. И каждый раз вспоминал о предостережении ламы: «Соблазнишь девушку — не видать тебе добра».
— Архи! Быстро! — приказывал он слуге, являвшемуся на зов.
«Когда это бывало, чтобы я испрашивал совета у лам, переспать мне с женщиной или нет? — думал нойон. — На что нужна человеку вещь, которой он не пользуется? Для чего я содержу эту девицу? Ведь ягоды растут для того, чтобы ими лакомиться, разве не так?»
Однажды, когда одна из лампадок на божнице начала чадить, нойон обернулся и увидел уставившегося на него свирепого божка. Словно что-то ударило в грудь. Стараясь заглушить страх, нойон пододвинул к себе кувшинчик с архи и стал наливать одну чарку за другой... Вскоре он почувствовал, как все тело расслабилось, словно освобожденный от тетивы лук. Слуги раздели нойона и уложили в постель.
А Гунчинхорло почти все время проводила за шитьем. Нитки и бисер ей исправно доставляли служанки, а все расходы записывались и докладывались нойону. Как-то раз девушка обратилась к нойону с просьбой — нельзя ли послать что-нибудь в подарок отцу. Может, нойон позволит взять что-нибудь из поношенных, ненужных ему вещей?
— Выбери сама, дочка, — разрешил нойон.
Служанки быстро собрали посылку: немного леденцов и сахару, деревянный чубук для трубки. Но оказалось, что послать все это не с кем. Так и остался подарок неотправленным. Впрочем, гостинцы эти не очень-то нравились ей самой, но Гунчинхорло не посмела сказать об этом вслух. Однажды в записи расходов, которую ему представили слуги, нойон прочел: «Пять ланов серебра на подарок отцу». Его возмутило такое расточительство.