По кривой стежке шел бывший гвардейский старшина Завьялов. Время и наказания были для него слабыми лекарями. Не помогло, а только озлобило его комсомольское обсуждение. Потому что было оно рядовым, мизерным случаем в жизни Завьялова. Устоявшиеся с годами привычки были сильнее всех добрых и недобрых выступлений, выслушанных на заседании.
Приближался конец года. Надо было завершить выполнение плана по сбору осоавиахимовских членских взносов: по этому показателю судили о работе. К тому же Осоавиахим в те дни преобразовался в ДОСААФ. Надо было доказать всем, что он, Завьялов, — лучший из всех работник. И Завьялов, побывав в одном из самых дальних колхозов района, «Красные орлы», распространил билеты, пообещав выхлопотать для населения излишний наряд на получение сахара.
Приехав в «Красные орлы», как и обычно в качестве уполномоченного, Павел Крутояров зашел в сельмаг и увидел толпу пожилых женщин и старушек. Они предъявляли досаафовские билеты, требовали от продавца выдать по пятьсот граммов сахару.
— Нет у нас сахару, женщины, — говорила продавщица. — Разве вы не понимаете, что карточки еще не отменены?
— Как это — нет, когда начальник с саблей сказал, что на ети билеты будут сахар давать. Ишо по трешнице взял с каждой!
— На какие билеты, какой начальник? — заинтересовался Крутояров.
— Из району. Вроде тебя.
Павел взял у одной из покупательниц билет члена ДОСААФ.
— И что же он вам говорил?
— Сказал: как выкупим билеты, так и сахар дадут.
…Возвращаясь в райцентр, Павел смотрел на тянувшуюся по степи белую пряжу поземки, слушал звуки пролетавших в морозном воздухе самолетов, видел беспредельную, добрую, беспокойную степь, засыпающую под снежным саваном, и фосфорические волчьи огни в лесах… Дикость и пустота… На сотни километров не тронутая, как тысячи лет назад, земля…
Сколько же надо времени и сил, чтобы привести ее в движение!?
Завьялов обманывает, чтобы полегче прожить, чтобы хвалили. Обманывает пожилых женщин, у которых подрастают дети… Они верят. Но потом расскажут своим детям и внукам и будут смеяться и плакать, вспоминая прошлое. И мошеннические поступки Завьялова припишут всем тем, кто стойко и честно нес в жизнь новое, кто боролся за восстановление хозяйств, за добрую жизнь. Боролся, не жалея себя, иногда подсекаясь и погибая в безвестности. Понимает ли Завьялов, что он чернит не только себя?
Еще какие-нибудь полгода назад Павел Крутояров за эти штучки рассчитался бы с Завьяловым «по-свойски». Он представил себе, как бы все это произошло… Приехав в райком, он обязательно вызвал бы к себе Завьялова и спросил: «Ты людям сахар обещал?» — «Сахар?» — выражение лица Завьялова стало слащавым и нахальным. «Да, сахар, на досаафовские билеты?» — «Павел, ну не все ли тебе равно, как я план по взносам выполняю. Лишь бы первое место занимать. И тебе почет, и мне уважение». — «Ох, и стервец же ты!» — «Не ори на меня! Худо будет!» — «Мне будет худо, а тебе хорошо, мразь!?» Павел с такой ясностью вообразил себе, как он срывает с Завьялова шашку и тупяком ее бьет его по загривку, что правая рука его дернулась. Нашкодившим котенком вылетел бы Завьялов из крутояровского кабинета. Так бы и было. А затем что?