— Гражданин Эйхманис направил меня с поручением, — ответил Артём и полез в карман за командировочными бумагами…
— Я тебя не спрашиваю, Горяинов, кто тебя и куда отправил, — перебила его Галина; едва видная капелька слюны слетела с её губ и попала на бумаги, разложенные перед ней. — Речь идёт о том, что ты многократно нарушил дисциплину и порядок, отбывая срок в Соловецком лагере особого назначения, за что должен быть немедленно наказан. Твоя келья теперь — карцер, ясно тебе? — голос её звенел и высился. «…Влип-влип-влип-влип…» — отстукивало в голове у Артёма.
— Я пытаюсь объяснить, — хрипло начал он, — что бывший десятник Сорокин попытался препятствовать исполнению приказа товарища Эйхманиса…
— Гражданина! — перебила его бешеная женщина. — Гражданина Эйхманиса! Тебе он не товарищ, тебе не объяснили ещё? Мало просидел? Может быть, тебе удвоить срок? Хотя ты и свой в карцере не досидишь!
Галина даже встала из-за стола, она неотрывно смотрела на Артёма, пытаясь прожечь его насквозь, убить немедля, сейчас же — будто бы именно Артём являлся отвратительным сгустком всего того, что она ненавидела и чему яростно желала смерти.
Артём это чувствовал, и ему становилось всё страшней.
«…Господи, отпусти меня, — лихорадочно думал он. — К блатным, к Ксиве, к Жабре, куда угодно…»
— Гражданин Эйхманис назначил меня, — почти выкрикнул Артём, и тут же забыл, или ещё не придумал впопыхах слово, которое должно было обозначить смысл его назначения, — назначил своим ординарцем! И я должен выполнить его приказ!
«…Что я несу, Боже мой… — кричало всё внутри, — меня же убьют за всё это!»
И оба они, кажется, кричали: он — голосом ребёнка, заслонившего лицо рукой от ужаса, она — голосом покинутой и обиженной женщины, требующей, чтоб ей немедленно доказали, что она — любима, нужна, что без неё мир пуст, а с ней…
— Кем? Кем, ты сказал? Повтори! — требовала она, готовая захохотать, и, обойдя стол, подошла к Артёму в упор, словно собираясь вцепиться ему в лицо. На ней была тугая юбка.
Она встала перед Артёмом и оперлась задом о свой стол.
— Ординарцем, — упрямо и громко повторил Артём, глядя на эту юбку. — Как вы смеете меня задерживать?
В голове его, совсем ему непонятная, появилась откуда-то извне фраза: «Она так нарочно».
«Она нарочно так, — думал кто-то вместо напуганного и леденеющего Артёма. — Она нарочно так. Она нарочно так. Ты должен угадать. Ты должен угадать. Иначе она уйдёт, сядет за стол — и тогда всё…»
Не отдавая себе отчёта, он, так и сидевший на табурете, вдруг чуть наклонился, взял её за ногу и влез, влез, влез этой своей рехнувшейся рукой ей в тугую юбку — насколько смог, — а смог только до колена, — но это уже было… это уже было кошмаром, расстрелом, червивой ямой.