«Угадал? — вопил какой-то бес внутри Артёма. — Что, угадал?!»
— Ах ты тварь! — сказала Галина внятно и, как показалось, совсем бесстрастно.
Но Артём уже вставал, комната качнулась, застыла как-то боком… откуда-то — он увидел это мельком, словно выпал из разверзнувшегося неба и полетел вместе со всей этой комнатой на огромной скорости, — появились её тонкие, обкусанные губы и потная щека, — и он в эти губы вцепился, пытаясь спастись и не разбиться вдребезги.
Тут же почувствовал, как она одной рукой взяла его за гимнастёрку, собрав ткань в кулак, а другой за шею — очень больно вколов в его кожу даже не ногти, а когти: тварь, тварь, ты тварь! — вот что вопила её рука.
…Взбесившийся, тонкий, змеиный язык её был у него во рту, и сопротивлялся там, и бился, как ошпаренный…
«Чай только что пила, с сахаром», — подумал кто-то вместо Артёма, потерявшего рассудок.
Вырвав когти из его шеи, она столь же резко поискала что-то в паху у него, никак не умея найти.
— Да расстегни ты это всё, где там у тебя… — велела бешеным шёпотом.
* * *
Эти болотные сапоги — они были так неуместны: он спускался вниз с третьего этажа по лестнице на негнущихся ногах. Ноги дрожали.
«Болотные сапоги, потому что ты — в болоте», — приплыла к нему первая мысль, и он её нёс, и она покачивалась в его мозгу, как палый лист на воде.
Вышел на улицу, не помня как, запомнил только, что, пока спускался, в нескольких кабинетах стрекотали печатные машинки, напоминая каких-то птиц. Птицы клевали буквы. Буквы разбегались в стороны.
Очень удивился, что на улице солнце — оно слепило. А казалось, что должен быть вечер. Казалось, столько всего прошло уже. Целая жизнь взметнулась вверх, рассыпалась, как салют, и пропала.
…И руки тоже у него дрожали.
Он облизал губы. Губы пахли чем-то чужим.
Едва ли не в самое лицо налетела чайка, гаркнула что-то.
Он вдохнул, осмотрелся и что-то вспомнил.
Сначала — что тут был Сорокин, и его уже нет.
Потом — что у него были лопаты. Кирки. Ведро. Топор. Тюк с одеждой и болотными сапогами. Бумага для черчения и карандаши.
Артём развернулся и вошёл в ИСО.
Ничего не говоря, он двинулся к инструментам, сваленным прямо тут же, у входа.
— Э! — крикнул дежурный красноармеец. — Ну-ка положь!
Тут в ИСО вошёл другой красноармеец, и Артём узнал своего вчерашнего провожатого.
— Мудень ты берёзовый, где тебя носит, йодом в рот мазанный? — заголосил он.
Артём смотрел на него, как контуженный.
— Забирай инструмент, чего ты его здесь вывалил? — велел провожатый.
— Петро, нельзя, — ответил ему дежурный. — Изъят.
— Как, ёп-те, нельзя, ты что, — всплеснул руками провожатый. — Там товарищ Эйхманис ждёт.