Артём вдруг вспомнил — и зажмурился от душевной боли — что свою собственную одежду он сложил в тот тюк, куда засунул форму для всех остальных — и её теперь красноармеец увёз к Эйхманису. Да что ж это такое-то!
Он бросился к окну: вдруг этот Петро так и стоит во дворе? — но, естественно, нет. Олень Мишка перетаптывался на том месте.
День уже явно прошёл: белёсый соловецкий вечер наползал.
— Что такое, друг мой? — спросил Василий Петрович озадаченно. — Что вы мечетесь, как Чацкий?
Артём обернулся и некоторое время смотрел на Василия Петровича, ничего не говоря.
— Да и чёрт с ним! — решил наконец вслух, махнув рукой.
«Тебя завтра же расстрелять могут! — сказал себе Артём, — А ты о старых штанах опечалился!»
По совести говоря, он уже не очень верил в то, что его убьют: а за что? Его задержали в ИСО, он не виноват. Десятника ударил? Так он уже не десятник был, а освобождённый по амнистии бывший лагерник, к тому же пьяный.
Вся эта правота, конечно, выглядела шатко — но она же была.
— Как вы сюда попали, Василий Петрович? — спросил Артём, ещё не улыбаясь, но понемножку оживая.
— Я же ягодками то одних, то других кормлю, — готовно отвечал его старший товарищ. — Везде свои люди, без блата никак — они ж все не пойдут в двенадцатую роту за брусникой, вот я им и разношу время от времени… И тебе вот принёс, — в каждом слове милейшего Василия Петровича были разлиты ирония, и самоирония, и доброта, и лукавство, и новоявленные мудрости соловецкого жития.
Он выставил на стол кулёк смородины вперемешку с малиной — Артём и не помнил, когда ел эти ягоды.
— Можно? — переспросил он.
— Нет-нет-нет, — с деланой строгостью запротестовал Василий Петрович. — Только смотреть. Полюбуетесь — и я дальше по ротам понесу свои ягоды — вволю, чтоб подразниться, — и засмеялся. — Кушайте! Кушайте, Тёма.
Василий Петрович уселся напротив Артёма — на кровати Осипа.
Артём схватил кулёк, тут же зачерпнул горсть и отправил в рот.
Как воспитанный человек, предложил Василию Петровичу, тот, не переставая солнечно щуриться, ответствовал, подняв вверх раскрытую ладонь и несколько раз качнув ей влево-вправо.
— Как там в нашей роте? — спросил Артём, облизываясь.
— А всё как-то так, — ответил Василий Петрович, — …в тяготах и суете. Лажечников умер. Неужели не знаете? Вроде бы, когда вы лежали в больничке — тогда и умер? Афанасьева к артистам перевели. Блатные — блатуют и лютуют иногда. Кормлю их ягодами, Артём, представляете, какой позор старику? Бурцев… ну, про Бурцева вы сами всё поняли — лучше он не становится, только хуже. Китайца из нашей роты он, кажется, доконал совсем — уехал наш ходя в карцер, и с концами… Крапин — на Лисьем острове, кого-то там разводит — кажется, не совсем лисиц…