— Да не верьте вы, — поморщился Ватагин. — Напутал он что-то.
— Зачем путал? На, читай. Умеешь? — Василий торопливо порылся за пазухой, протянул засаленную газетную страницу.
Ватагин выхватил ее. Старая, потертая на сгибах «Правда». Почти двухнедельной давности.
Лезли в глаза ошарашивающие, непривычные заголовки: «По-боевому обслуживать нужды фронта!», «От Советского информбюро», «На защите Одессы», «Ночной бой», «Кровь за кровь!», «Стойкость, отвага, умение». Два фотоснимка: краснофлотцы у зенитного пулемета; три красноармейца с пулеметом ручным. Прочитать под ними Ватагин не мог — строчки прыгали. Газетный лист был буднично деловит, и от этой деловитости становилось особенно страшно, потому что писалось о войне не как о чем-то чудовищном, невероятном, а как о привычном, уже устоявшемся.
— Читай! — Ватагин протянул лист Георгию.
Тот начал читать глухим голосом утреннее сообщение информбюро, потом вечернее и, когда, пробормотав уныло и бегло: «После многодневных ожесточенных боев наши войска оставили Киев», не поверил, умолк и начал было снова, — Ватагин рявкнул:
— Читай все подряд!
Вера ойкнула, зажала лицо в ладошки, сдерживая плач. Буранов мрачно смотрел в землю, развязывал и завязывал тесемки кисета. Степан Трофимович, выпятив бороденку, следил за Георгием, глотал слюну, и кадык на морщинистой шее непрерывно дергался вверх-вниз.
Георгий, уже не останавливаясь, читал все подряд: радиоперекличку из Ленинграда о строительстве танков и об ополчении; радиоперекличку из Одессы — выступление секретаря Одесского обкома; корреспонденцию о таране Афанасием Мамонтовым немецкого Ю-88; о партизанах Украины. Он втянулся, начал было значительно, с выражением произносить военные термины — «действующая армия», «дивизия СС», «Северо-Западное направление», но Ватагин заскрипел зубами, и Георгий, взглянув на него, продолжал уже опять тихим глуховатым голосом.
Степан Трофимович слушал Гошу, а видел серый монотонный дождь, чавкающую под ногами жирную грязь, паутину колючей проволоки на бруствере и их, остатки шестого егерского, вжавшихся в вязкую глину окопа. Он даже почувствовал вонь от вздувшейся артиллерийской коняги, которая второй день догнивала, облепленная сизыми кишками, и сажени от окопа на ничьей земле… Представил в этом окопе Ванятку и тяжело вздохнул.
— «Ни сестра, ни жена нас не ждут у окна, — читал Георгий, — мать родная на стол не накроет. Наши семьи ушли, наши хаты сожгли, только ветер в развалинах воет».
— Да-а, германец, — негромко проговорил Степан Трофимович, когда стихи закончились. — В империалистическую Вильгельма тоже пер, но не так шустро. Дела-а-а…