— А ты сколько?
— Сто целковых. По десять фунтов с череду, на мирских харчах.
— Та–ак! — протянул староста. — Теперь спросим дядю Федора. Дядя Федор, ты тут?
— Куда же я денусь!
— Говори — какая твоя цена?
Старик подошел к столу, обернулся к мужикам и, моргая красными глазами (за это он был прозван «Колдуном»), медленно заговорил:
— Моей цены, мужики, никакой. Я задарма соглашаюсь пасти. Зачем я буду мир обижать? А ежели вам торгов хочется, пущай поторгуются Микешка с Вороном. Вот и вся моя цена.
— Отказываешься, что ли, дядя Федор?
— Нет, не отказываюсь. Я говорю только: задарма, мол, согласен.
Наступило молчание. Староста сжался и стал похож на сибирского кота. Дядя Федор отошел в сторону. Проходя мимо нас с отцом, добавил:
— Бог с вами, кого хотите нанимайте, — и поглядел на отца.
— Знамо дело, — промолвил отец.
Мне стало жаль старика. У него такое печальное лицо, а на глазах будто слезы. Ему обидно, что мужики начали торг. Глядя вниз и вздыхая, он пробирался к двери. Мужики тоже чувствовали неловкость и молчали. По правде говоря, мужики и сами не верили, что из этих торгов может что‑то получиться.
Когда дядя Федор уже прошел к двери, кто‑то задержал его и крикнул:
— Народ, старик‑то уходит со схода!
— Как уходит?
И весь сход обернулся к двери.
— Дядя Федор, ты чего ж это?
— Не пускайте его!
— Что затеяли! Какие торги! Человек пас два года и пущай пасет.
— Дядя Федор, подожди уходить! — крикнул староста.
Но старик все стоял около двери, не оборачиваясь. Лишь потом, когда усилились крики, он обернулся и, указывая на Тимофея, проговорил:
— Пущай Ворон пасет. Я вам не пастух.
— Мужики! — весело крикнул Ворон. — Я от торгов отказываюсь. Если хочет, пущай торгуется Христос.
Но и Никифор молчал. Дядю Федора провели к столу, поставили перед старостой.
— Говори, за какую цену возьмешься? — сурово спросил его староста.
— Как и прошлый год.
— Слушай, мир, — крикнул староста, — дядя Федор за прошлогоднюю цену соглашается! Вы как?
— Пущай пасет.
— Согласье есть?
— Есть.
— Пиши, писарь, приговор.
Апостол застрочил, густо бормоча что‑то под нос. Мужики оживились, подходили к дяде Федору, хлопали его по плечу. Но старик будто не рад был, что его наняли, он мрачно смотрел, как Апостол писал приговор, мрачно слушал, как староста нашептывал что‑то Ваське Казачонку, парню, мать которого торговала водкой.
Пока мужики спорили о различных делах, а писарь Апостол все писал огромнейший приговор, на столе перед старостой появились два блюда соленых огурцов и каравай хлеба. Мужики совсем оживились, глаза их радостно поблескивали.