— Л учитель?
— Тоже.
Я замер. Смолкли и они. Может быть, слышали мои шаги? После некоторого молчания опять чужой голос не то вздохнул, не то злобно сказал:
— Революционеры нашлись…
— Видать, забастовщики подучили, — поддакнул Василий. — В городе, слышь, Харитон стакнулся.
— Молчи! Как чуть, все мне передашь.
— Ничего мне за это не будет?
Чужой голос что‑то тихо ответил.
Опять начали говорить, но я нарочно громко затопал ногами и вышел прямо к сараю. Проходя, скосил глаза на дверь. На ступе сидел человек в погонах, в фуражке с кокардой. Василий — на санях. Я догадался, что это урядник. Меня охватил испуг.
Улица. Недалеко школа. Перемена. Ребята шумно играют в лапту, борются, бегают друг за дружкой. Несколько парней перевешиваются через прясла возле церковной сторожки. Тяжелое чувство охватило меня. Показалось, что все мои товарищи куда‑то уехали, а меня оставили одного.
— В класс! — услышал я голос учителя. Он стоял на крыльце и дымил папиросой.
Быстро убежали ученики в школу. И стало тихо. Возле церкви тополя, две сосны, густая сирень. Скоро она зацветет. Запоздало поют петухи, где‑то кудахчет курица, на площади ходит толстоногий маленький теленок.
В избе Гагариных обдает густым запахом жирных щей, жареного лука, капусты. Пироги лежат на столе, покрытые полотенцами. Про гагаринские пироги знает все село. Только сама старуха да еще старшая сноха знают, как их «ставить» с вечера, как подмесить на ночь и как утром «развалять», разложить в посудины, чтобы тесто, пока топится печь, еще раз поднялось.
Никогда верхняя корка у пирога не подгорит, нижняя не сядет. Под нижнюю кладут на лопату два широких листа от хрена и уже так и сажают на подметенный мокрым помелом под.
Вот па столе их целая дюжина да несколько на лавке. Из‑под полотенец чуть видны румяные края горбушек с «ядрышками». Такой пирог, кажется, сразу, за один прием съешь и, пожалуй, не наешься.
На второй лавке лежат огромные курники с капустой, с гречневой кашей. Два из них разрезаны. Сверху жирно смазаны они коровьим маслом.
— Тетка Марина, готово? — спросил я.
— В сумку‑то полезет, что ль?
— Не полезет, так донесу.
Она отложила пирог, потом подала мне курник. Продолговатый курник ловко вошел в сумку.
— Хватит? — спросила Марина.
«Нет, не хватит, — подумал я, — это мы сразу ахнем. А потом…» И я робко пояснил:
— Нас ведь четверо, тетка Марина. День‑то — год… — Она выбрала еще пирог, но поменьше.
— Теперь хватит?
— Теперь‑то, спасибо, хватит.
Два пирога положила на ребро и ловко завязала в огромное полотенце. Нагруженный, не подав и виду, что мне тяжело, я вышел. Опять межа дяди Василия. В сарае никого. Я торопился. Мне надо зайти домой. Но заходить с пирогами нельзя. Увидят люди и передадут дяде Федору. Я отправился вдоль гуглен. Рядом с нашим гумном — шалаш дяди Сафрона. В нем прошлогодняя мякина, покрытая обмолотками. Оглянувшись, нырнул в шалаш, присел, развязал полотенце. У меня свой, остро отточенный ножичек. Ловко провел я им по верхней корке пирога, затем по нижней. От пирога пошел теплый, пахучий пар. Отложив половинку, я наскоро завязал полтора пирога, спрятал узел под обмолотки и почти бегом, придерживая рукой полу пиджака, направился домой. Прошел худым двором и через сени в избу. В избе одна мать. Воровато глянув в окна, молча отдал ей полпирога.