Лишь Бенволио еще находился при друге, помогая ему в этом непростом занятии — гордо подпирать стенку. Скрещиваться собственным взглядом со взглядами мужчин и склонять голову перед полуулыбками дам.
— Клянусь спасением души — это она! — снова воскликнул Ромео.
— Розалина? Где?
— Какая Розалина? Кто такая эта Розалина?.. Бенволио, ты только посмотри — Она! Вот, вот, левее, рядом со старой бабой, страшной, как смертный грех, и пьяной, как рота наемников… Она, Меркуцио, воплощение красоты, ангел, тихо ступивший ножкой на грешную землю!
— Тише, тише, друг! Что-то я не пойму, что-то прослушал, прости меня великодушно… Ты говоришь — пьяная, страшная и ангел при этом? Клянусь крестом Папы, твои страдания по Розалине становятся все более лихорадочными, если ты вдруг возмечтал о подобном! Ромео, ты точно чувствуешь себя здоровым?
— Нет, ты только посмотри, Бенволио, посмотри вон туда!
— А!.. Вижу. Там юная дочка хозяина. А рядом — ее старая Кормилица.
— Я люблю ее!
— Кормилицу? — опешил Бенволио. Озадаченно почесал в затылке. — А!.. Понимаю… Наверно, она напоминает тебе кухарку, в которую ты был влюблен в девять лет? Тоже, признаюсь, редкостная была уродина… Нет, я понимаю… Взять хоть ту же Розалину — любовь к старым бабам всегда была твоим слабым местом. (Вот паршивец!) Но знаешь, друг, ты лучше никому не говори об этом, люби ее молча…
— Да чтоб твои глаза лопнули! Чтоб твой язык отсох и упал, как лист! — мгновенно вскипел Ромео. — Какая, к чертям собачьим, Кормилица?! При чем здесь Розалина?! Девушка, Бенволио! Я люблю эту девушку!
— Джульетту?
— Значит, ее зовут Джульетта… Джули… Господи, Бенволио, есть же на божьем свете имена, сами звуки которых отдаются в сердце как сладкая музыка…
— Ну, извини, извини, не понял сначала, — проворчал тот. — Спасибо тебе, конечно, за любезные пожелания, мой добрый друг, но порою весьма непросто уследить за тем, кого ты любишь сейчас, и кого полюбил пять минут спустя…
— Джульетта… Я должен поговорить с ней, Бенволио! Я обязательно должен поговорить с ней! Сейчас! Немедленно!
Бенволио звонко выругался, что случалось с ним крайне редко:
— Да гореть мне в аду, чтоб я сдох!.. А я-то, дурак, думал, что все плохое на сегодня уже случилось… Я-то надеялся, что ангелы хоть на остаток ночи сжалятся над нашими душами, а черт — над телами!..
* * *
— Кормилица, Кормилица!
— Что, ласточка моя?
— А кто тот прекрасный юноша, чьи глаза ярки, как угли в ночи?
— Да Господь с тобой, ласточка! Уж юношей здесь, как блох на собаке! И все, между прочим, так и горят глазами, так и стригут ручками, и притопывают в нетерпении ножками. Уж не я ли говорила тебе, малышка моя, доброе, выдержанные вина уж так заводят, так заводят, уж таким всех проказниками делают — спаси-сохрани…