Темнокожего солдата звали Эммануэль; он был поджарым, мускулистым, с глубоко посаженными глазами с серьезным, несколько меланхоличным взглядом, какой я уже видел у новых африканских иммигрантов, получивших вид на жительство и обосновавшихся в округе Колумбия. Эммануэль говорил по-английски, по-арабски и на наречии динка.
— Большинство местных обитателей принадлежат к народности фур, — сказал он, когда мы двинулись по бесконечному грязному проходу между хижинами и палатками, который лишь с большой натяжкой можно было назвать улицей. — И восемьдесят процентов из них составляют несчастные обесчещенные женщины.
— Их мужья и сыновья убиты или ищут работу. Кроме того, многие мечтают уехать отсюда и обивают пороги учреждений в надежде получить официальный статус беженца, дающий право на эмиграцию, — добавила Аданна. — Воистину, это проклятое место, Алекс. Во всех отношениях. И вы сами очень скоро поймете это.
Мне не составило труда убедиться в справедливости слов Аданны и Эммануэля. Большинство местных жителей — те, что согласились перемолвиться с нами словом, — действительно оказались женщинами, работавшими на улице рядом со своими убогими жилищами. Они напомнили мне Мозеса и его приятелей своим неуемным желанием поведать людям со стороны ужасные истории своей жизни.
Одна из женщин, Мадина, занимавшаяся плетением соломенного мата у дверей хижины, с плачем рассказала нам, как попала в Калму. Джанджавиды разрушили ее деревню, зверски убили мужа, мать и отца, а большинство родственников, соседей и друзей заживо сожгли в их хижинах.
Мадина прибежала сюда с тремя детьми. Кроме детей, у нее никого и ничего не осталось. Впрочем, вскоре не осталось и детей, так все они один за другим умерли от разных болезней.
Маты, которые она плела, пользовались в лагере большим спросом, поскольку защищали от червей-паразитов, выползавших по ночам из земли и ввинчивавшихся в тело беженцев. Те гроши, что она зарабатывала, уходили на пропитание, состоявшее в основном из проса и лука. Но как бы мало ей ни платили, Мадина ухитрялась кое-что откладывать и надеялась в один прекрасный день купить себе что-нибудь из одежды. Да, насущная необходимость, принимая во внимание то, что она до сих пор носила то черное платье-тааб, в котором добиралась до лагеря.
— Когда же вы здесь обосновались? — спросила Аданна.
— Три года назад, — печально ответила Мадина. — И каждый год в этом лагере умирал один из моих детей.