«Может, он здесь и появится когда-нибудь», — подумал Мазуров.
Он решил похоронить всех на одном кладбище, рядышком, не делая различий между своими людьми и австро-венграми.
«Пусть хоть так примирятся».
Поврежденный танк заревел, из его люка показалось перемазанное маслом и радостно улыбающееся лицо танкиста.
— Я ведь говорил, что исправлю, — говорил он Куликову, а в интонациях его голоса было какое-то извинение и вопрос, точно подполковник, не почини танкист свою машину, отправил бы ее на переплавку, будто это лошадь какая-то, уже не пригодная к дальнейшей службе.
— Молодец, молодец, — похвалил его Куликов, — я в тебе не сомневался, чего там с ним было-то?
Танкист подошел к командиру и пустился в длительные объяснения, сопровождая свой рассказ жестами, совсем как пилот, поясняющий ход минувшего воздушного сражения.
— Сейчас-то тебе повезло, — сказал Куликов, — вот только моли бога, чтобы он тебя не подвел, когда атаковать позиции противника будем. Сам ведь понимаешь, что по стоячей мишени, да еще прямой наводкой, из тебя сделают вмиг то же, что вот с ними сделали, — подполковник махнул на сгоревшие танки.
Танкист внимательно слушал и кивал, а Мазуров так загляделся на эту сцену, которая радовала его глаз, отвлекая от все растущего ряда трупов, что не заметил, как из форта вынесли человека в кожаной пилотской куртке, в почерневшем от копоти и покрасневшем от крови белом шарфе. Он увидел это, только когда тело положили к другим мертвецам.
«И его тоже!»
Мазурову стало очень скверно на душе, хотя он не думал, что может быть еще хуже.
Когда-то он не уберег доверенных ему драгун, а на этот раз он не уберег пилота.
Мазуров подозвал ближайшего из штурмовиков.
— Поищите его аэроплан, — он кивнул на мертвого пилота, — может, пропеллер не сгорел, тогда вместо креста над ним вкопайте.
Штурмовик отправился выполнять просьбу командира.
Он увидел мотоцикл еще задолго до того, как самокатчики стали указывать на него пальцами и о чем-то между собой переговариваться. Понять их было несложно. Тяжлов так гнал, что легко мог не справиться с управлением и угодить в одну из воронок, но в отличие от Мазурова их, похоже, больше волновала сохранность своего мотоцикла, нежели судьба штурмовика.
«Еще не хватало, чтобы он голову свернул сейчас», — недовольно подумал Мазуров.
В коляске сидел священник, обряженный в черную вытертую рясу, на груди у него поблескивал Георгиевский крест четвертой степени.
— Не растряс я вас? — спросил Тяжлов, остановив мотоцикл и склонив голову к священнику.
— Ничего, сын мой, и не такое терпел. — Священник стал выбираться из коляски.