Если же на просторы неба выплывает луна — свет ее, ласковый и кроткий, словно девичий взгляд, разливается по всей равнине: он сонно качается, пробиваясь сквозь кружевную тень деревьев, он лежит светлой полосой или колеблется серебристой сеткой на колыхающихся волнах, и тогда все кругом становится каким-то неизъяснимо прекрасным, бесконечно сладостным; леса приобретают особую торжественность — в них раздается благоговейный шорох, в них рождаются тайны. И небо и земля — все исполнено чего-то непередаваемо прекрасного и высокого. Воздух чист и напоен сладчайшими ароматами. Пение пастушьего рожка, далекий благовест, лай чуткой собаки, охраняющей жилище человека, — малейший звук отзывается в вас, возбуждая чувство умиления. И кажется, будто эта величественная ночь сообщает величие и всем вашим чувствам.
Да только ли это? Ночной мрак и одиночество рождают легковерные мечты, заставляют верить в чудесное. Кто, например, мешает моей фантазии поселить в этом замке людей и наполнить его тайнами? Почему не погоревать над судьбой преследуемой супруги, умирающей в этих подземельях, или не вызвать на эти башни призраки их бывших владельцев?
Почему не представить себе, что там, в хижине, скрываются двое влюбленных, которые предпочли свой отчий кров, маленькое поле, которое они сами возделывают, и свои бесхитростные радости всем соблазнам города?
Надо хотя бы помечтать — только помечтать! — о счастье, хотя бы вообразить его себе в том, что я вижу вокруг себя, — ведь это счастье никогда не будет моим уделом.
Это селение находится неподалеку от деревушки, где я в первый раз увидел Элали, — их разделяет лишь возвышенность, покрытая смешанным лесом, через который протоптано бесчисленное множество тропинок. Может быть потому, что мне особенно нравились эти места, может быть случайно, — но мои одинокие прогулки мечтателя почему-то неизменно приводили меня на красивую лужайку, покрытую мягкой зеленой муравой и осененную прохладной тенью широко раскинувшихся кленов. Среди нескольких хижин, ступенями спускающихся по склону холма, возвышается черная от дыма колокольня, обгоревшая во время недавнего пожара, а дальше, там, где начинается равнина, среди полей виднеется несколько хуторков да еще несколько домиков, окруженных садами.
За красивой оградой одной из этих усадеб мне не раз случалось видеть Элали — она задумчиво бродила среди виноградников; ветерок играл складками ее белого платья и кудрями ее волос; иногда она приходила сюда на закате дня напоить свежей водой свои цветники — в тот час, когда цветы, увядающие под страстными лобзаниями солнца, склоняются долу, являя собой трогательный символ нежной души, изнемогшей в душевном томлении; и каждый раз, как я видел Элали, какое-то смутное желание, какое-то непонятное мне самому, тревожное и вместе с тем сладостное чувство овладевали мной, заставляя кипеть мою кровь. Душа моя так пламенно жаждала преодолеть разделявшее нас расстояние и слиться с душой незнакомки! Когда девушка удалялась, я следил за ней взглядом до тех пор, пока она не исчезала из моих глаз, и ждал, пока она снова не возвращалась. И когда она появлялась вновь, я старался поскорей вобрать в себя ее образ, завладеть им, растворить его в себе так, чтобы уже никогда не потерять его. Я стоял неподвижно, не смея дышать, не смея пошевелиться; то, что она была здесь, близко от меня, казалось мне чудом, — и я боялся его нарушить. Порой мрачные предчувствия овладевали мной, словно траурным покровом нависая над моим будущим, — непереносимая боль пронзала мое сердце, какой-то недуг овладевал мной — кровавый туман стлался перед глазами, закрывая мне небо, горячие слезы, словно первые тяжелые капли грозового дождя, катились из глаз и земля уходила из-под ног. Думал ли я о том, что мне надо уйти отсюда? Я все забывал в эти минуты — и свою бумагу, и карандаши, и томик Оссиана.