Доктор Моди медленно закатала рукав.
Облачко увидела цепочку маленьких розовых шрамов на ее коже. Ожоги от сигарет.
– Я знаю, как это бывает, когда пьешь, пытаясь забыться.
Облачко не знала, что сказать.
– Спиртное перестает помогать. На самом деле оно и не может помочь, а со временем все становится только хуже. Я знаю и могу вам помочь. По крайней мере, попытаюсь. Дело за вами.
Облачко смотрела, как женщина выходит из больничной палаты и закрывает за собой дверь. Тьма обступила ее со всех сторон, и стало трудно дышать. Много лет она не вспоминала об этих шрамах.
Не трепыхайся, черт бы тебя побрал. Ты знаешь, как это будет.
Она с трудом сглотнула. На стене перед ней тикали часы, отсчитывая минуты. Двенадцать ноль одна.
Начинается новый день.
Она закрыла глаза и провалилась в сон.
Кто-то прикасался к ней, гладил ее лоб.
Облачко заставила себя открыть слипшиеся веки. Сначала она не видела ничего, потом глаза постепенно привыкли к темноте. Угольно-черный прямоугольник окна, через который в палату проникает слабый свет. Дверь открыта, а за ней виден ярко освещенный пустой сестринский пост.
Глубокая ночь. Она поняла это по тишине.
– Привет, – произнес кто-то совсем рядом.
Талли.
Она узнала бы голос дочери где угодно, даже в этой беззвучной темноте.
Облачко повернула голову на подушке и поморщилась от боли.
Дочь стояла рядом; лицо ее было озабоченным. Даже в этот поздний час Талли выглядела великолепно – блестящие темно-рыжие, почти каштановые волосы, красивые глаза шоколадного цвета и крупный рот, который мог показаться слишком большим, но каким-то образом очень ей шел. Ей… сколько? Сорок четыре? Сорок пять?
– Что случилось? – спросила Талли, убирая руку с ее лба.
Облачко почувствовала, что ей не хватает этого прикосновения, хотя понимала, что не имеет на него права.
– Меня избили, – сказала она и прибавила, не желая выглядеть совсем уж жалкой: – Какой-то незнакомец.
– Я не спрашиваю, как ты оказалась здесь. Я спрашиваю, что с тобой произошло.
– Значит, твоя драгоценная бабушка ничего тебе не сказала?
Ей очень хотелось найти в себе тот гнев, который давал ей силы всю жизнь, но не могла. Осталась только печаль, раскаяние и усталость. Как объяснить дочери то, что она сама никогда не могла понять? Внутри нее жила тьма, и эта тьма поглотила ее целиком. Всю жизнь она пыталась защитить Талли, держать ее подальше от себя – как взрослый человек не дает своему ребенку подойти к краю обрыва. Но теперь уже слишком поздно и ничего нельзя исправить.
Теперь все это уже не имеет значения и правда никому из них не поможет. Наверное, когда-то давно такой разговор мог бы что-нибудь изменить, но время ушло. Талли продолжала что-то говорить, но Облачко не слушала. Она знала, что нужно Талли, но не находила в себе ни сил, ни ясности мысли быть такой, какой хочет видеть ее дочь. И никогда не находила.