Он кивнул.
– Конечно. Там все стреляли.
– Правда? И ты кого-нибудь убил?
Он не ответил. А мать, пришедшая из кухни с губкой, чтобы протереть стол, погрозила ей пальцем:
– Софи! Это еще что такое?
Звучало строго, но при этом она усмехалась, так что моя сестра совершенно не испугалась.
– Пап, скажи, а ты людей убивал?
Он тяжело вздохнул, почти охнул, но не поднял глаз. Его скулы задергались.
– Папа, пожалуйста! Они кричали? И действительно падали на землю и умирали, как в телевизоре? Скажи же!
Моя мать, словно ожидая ответа, замерла на месте. Я скрестил руки на груди, а отец прокашлялся, поднял голову и схватился за свою чашку. Белки глаз побелели еще больше.
Софи прыгала по дивану на коленях.
– Расскажи, папа, пожалуйста. Ты кого-нибудь убил насмерть? С кровью, и все такое?
Отец держал чашку, но не пил. Его рука была слишком большой для изящной ручки. Пальцы не пролезали в дужку. Но его лицо показалось мне еще более нежным, чем обычно. Из-под собранных углом бровей он посмотрел на мать и сказал странным, приглушенным голосом, будто нас с Софи тут вовсе не было:
– И что я должен им сказать?
Мать резко вздернула подбородок и обошла вокруг стола. Каблуки громко стучали.
– Хватить скакать! – Она протянула мне губку, из нее капала вода, схватила сестру за руку, стащила ее с дивана. – Марш в комнату. И подбери игрушки!
У нас на кухне была плита белого цвета, эдакий эмалированный монстр с хромированными ручками и множеством духовок для выпечки и поддержания еды в нужном температурном режиме. А вокруг плиты еще шел полированный поручень. Внизу размещалась тележка для дров и угля, ее надо было выкатывать промеж ножек плиты, похожих на чугунные лапы животного. Моя мать готовила все, даже яйца для завтрака, непосредственно на открытом огне. Она орудовала крюками, ухватами, чугунными конфорками и подставками словно опытный кузнец, не портя при этом своих только что накрашенных ногтей.
Я взял квадратные ведра, выставленные ею для меня под дверь, и пошел в подвал. На лестнице пахло чем-то сладким, неоновая трубка дневного света так все еще и не работала. Она только вспыхивала и мигала. В подвале все двери Горни, сколоченные из горбыля, стояли закрытыми, сквозь щели между досками видны были полки с консервированными овощами и фруктами – яблоками, грушами, фасолью. А еще ливерная колбаса или холодец в банках. За мотыгой и лопатой стоял потрескавшийся чехол аккордеона.
Я беззвучно посвистывал себе под нос. На нашей двери, в самом конце напротив прачечной, болтался висячий замок, но мы им никогда не пользовались. Дверь была обита заменителем линолеума. Я толкнул ее плечом, но свет зажигать не стал. В углу поблескивала куча угля, сплошное кошачье золото