Двор за строениями птицефермы был пуст, лишь тени в ямках на земле, и в свете заходящего солнца куриный пух на заборе из сетки казался еще белее. Пробегая мимо, я не уставал чихать. На лужайках по бокам прямой как стрела дороги стояли около цистерн с водой коровы, а на мосту через автобан уже зажглись фонари. Какие-то люди, облокотившись на парапет, махали вслед грузовикам.
Когда солнце скрылось за терриконами, я свернул в поселок. Наш дом стоял в темноте, во всяком случае, со стороны улицы. Перепрыгивая через две ступеньки, я взлетел наверх. Под конец ноги уже почти отказали мне. Маруша стояла на пороге своей комнаты, в руках раскрытая пудреница. Из кармана халатика торчала щетка для волос. Она качала головой.
– Представляю, в какой он был ярости.
Она ухмылялась со строгим выражением лица, рассматривая при этом мои искусанные ноги.
– Скажи спасибо, что у моего велосипеда не были спущены шины.
Не в состоянии что-либо ответить, я собрался отпереть дверь. Но она уже была чуть-чуть приоткрыта. Тяжело дыша, я уселся на столик перед диваном. Квартира стояла пустой и темной, пахло мылом и одеколоном для бритья. Отцовские сигареты лежали на табуретке, зажигалка поверх пачки, и лишь теперь, переведя дух, я заревел. Я ничего не мог с собой поделать. Слезы капали на газету.
Чуть позже я намазал себе на хлеб конфитюр, выпил чашку чая с мятой и посмотрел телевизор. По первому каналу показывали один из тех фильмов, в котором американские женщины сначала бегут вниз по длинной-длинной лестнице, а потом кого-нибудь обнимают, кто отправляется на войну. Или наоборот, возвращается с нее с победой. По другому каналу – двое пожилых мужчин разговаривали друг с другом. Один толстый и лысый, в галстуке, а второй – худой и довольно нервный. Он жутко потел и курил одну сигарету за другой. Пепельница рядом с микрофоном на столе была полна окурков. Когда толстый задавал ему вопрос, он каждый раз нацеливал на него два пальца, а худой постоянно кивал и хватался за ворот рубашки. Он говорил с кёльнским акцентом, у него были большие темные глаза, которые казались иногда почему-то светлыми, и нос картошкой. Он был похож на печального клоуна. Кажется, он был писатель, во всяком случае, его собеседник однажды сказал: «И вы, как автор современных повестей и рассказов, действительно серьезно думаете, что…» Я совершенно не понял их диалога, ни единого слова. Но взгляд этого мужчины и то, как он постоянно потел – капли падали с подбородка на грудь рубашки, – и его застенчивая, скорее сдержанная и в то же время уверенная в себе манера отвечать заставили меня подвинуть кресло вплотную к экрану. Мне хотелось непременно узнать его имя, чтобы потом справиться о нем в церковной библиотеке. Но имя на экране так и не появилось, во всяком случае, в то время, пока я еще мог сидеть с открытыми глазами.