Я выключил телевизор и пошел в свою комнату, открыл окно. После долгого бега ноги горели, я снял рубашку, штаны, тесные плавки и забрался под простыню. Я слышал, как по ту сторону Ферневальдштрассе громыхал товарный поезд, локомотив издавал длинный гудок, днем сгонявший с путей игравшую детвору, а по ночам застывших в луче прожектора зайцев и косуль. А потом я заснул.
Тело чесалось от укусов, и я все время просыпался. Я послюнявил искусанные места. Потом увидел во сне мать, лежавшую больной на надувном матрасе. Течением ее уносило на середину озера, и я нырнул ее спасать. Но мутная вода была мелкой, я разодрал себе грудь и ноги о камни и как ошпаренный вынырнул.
Когда я опять открыл глаза, у меня в ушах все еще звучало выражение писателя: скрытая иммунизация. Я не знал толком, что это значит и в связи с чем он это произнес. Да это было и не важно. Мне понравилось само выражение. В нем содержалось глубокое утешение, как бы на все случаи жизни, он так и произнес: а против этого есть скрытая иммунизация.
Потом я посмотрел на будильник и подумал, что он остановился. Время вроде было все то же. Но он тикал. Я не задергивал занавески, луна светила прямо в кровать, и я, отбросив простынку, принялся чесаться обеими руками. Все быстрее и быстрее.
В доме раздался какой-то шум, похоже, на первом этаже. Под ногти набилась кожная шелуха. Потом кто-то хихикнул, но скорее это была птица, чирикнувшая в саду. Я встал на кровати на колени и задернул занавески. Глаза плюшевых мишек и кукол моей сестры сразу потухли. Тут я увидел, что светящиеся стрелки часов показывали не четверть одиннадцатого, а без десяти три. У самого лица зазвенел комар, и я шлепнул себя по уху.
По мне что-то пробежало. Я еще сильнее рванул занавески, и звук колесиков по карнизу показался мне оглушительным. Я наклонился над горшками. В лунном свете сад выглядел так, будто его посыпали серой мукой. Этот обман зрения длился лишь мгновение. Ни дуновения, листья на деревьях словно застыли. Садовые инструменты стояли прислоненными к стене под навесом сарая, блестящие зубцы грабель поблескивали в тени, казавшейся чернее ночного неба, и тут господин Горни закурил сигарету.
Он протянул руку назад, закрыл дверь и вышел на лунный свет. Я никогда не видел, чтобы он курил. Огонек сигареты освещал его подбородок, пока он медленно обходил деревья, проверяя места прививок, проведенного им несколько дней назад окулирования. Он был в полосатом халате, таком же, как у отца, но без пижамных штанов, во всяком случае, длинных. Бледные икры выглядывали из-под полы халата, а босые ноги были просто всунуты в незашнурованные садовые ботинки. Стряхивая с желтых листьев паутину, он обернулся на дом, скорее в сторону нашего балкона. Нахмурил брови. Еще раз затянулся, бросил окурок в бочку с дождевой водой и медленно пошел, держа руки в карманах, дальше. Некоторые деревья были совсем маленькими, не выше меня ростом, и он иногда нюхал смазанные садовым клеем места срезов, трогал ветки рукой. Тусклый отблеск лежал на циферблате его часов.