Выразив надменным поворотом головы презрение к намерениям разведчика, он твердо и решительно объявил:
— Хитрая Лисица — великий вождь; он делает то, что сказал. Идем,— прибавил он, фамильярно опуская руку на плечо девушки и подталкивая ее вперед.— Гурон — не пустой болтун: мы идем.
Кора, лицо которой при этом оскорблении залил румянец, горячий и яркий, словно луч заходящего солнца, отстранила дикаря с гордой сдержанностью женщины, и черные глаза ее вспыхнули.
— Я — твоя пленница, и, когда придет время, пойду даже на смерть, но принуждать меня не нужно,— холодно отчеканила она и прибавила обращаясь к Соколиному Глазу.— Великодушный охотник, от всей души благодарю вас. Предложение ваше мне не поможет, да я и не приняла бы его. Но вы все-таки можете оказать мне услугу, и даже большую, чем входило в ваши благородные намерения. Взгляните на это милое обессилевшее дитя! Не покидайте ее до тех пор, пока она не доберется до мест, где живут цивилизованные люди. Не стану говорить,— продолжала она, крепко пожимая руку разведчику,— что отец ее не останется у вас в долгу: люди, подобные вам,— выше наград, но он будет всю жизнь благодарить и благословлять вас. А благословение честного престарелого человека, поверьте мне, имеет цену даже в глазах всевышнего. Ах, если бы он мог благословить меня в эту страшную минуту!
Голос Коры пресекся, и она на секунду замолчала; затем, подойдя к Дункану, поддерживавшему ее бесчувственную сестру, продолжала тоном более спокойным, но все же выдававшим жестокую борьбу обуревавших ее чувств:
— Мне не надо просить вас беречь сокровище, которым вы будете обладать. Вы любите ее, Хейуорд, а значит, простите ей любые недостатки, даже если они у нее есть. Но она так добра, нежна и прелестна, как только может быть земная женщина! У нее нет ни одного телесного или душевного изъяна, который мог бы вселить отвращение в самого гордого из мужчин. Она хороша собой, ах, удивительно хороша! — Тут Кора положила свою тонкую, хоть и не такую белую, как у сестры, руку на мраморный лоб Алисы и с грустной нежностью откинула золотистые локоны, упавшие девушке на глаза.— А душа ее не менее чиста и белоснежна, чем кожа! Я могла бы сказать больше, гораздо больше, чем диктует холодный разум, но пощажу и вас и себя...
Кора умолкла и с грустью склонилась над сестрой. Крепко и горячо поцеловав ее, девушка выпрямилась и, со смертельно бледным лицом, но без единой слезинки в лихорадочно горящих глазах, повернувшись к дикарю, по-прежнему надменно бросила:
— А теперь, если тебе угодно, я готова в путь.