Он видел, как этот паренек, старался ему угодить. Старался быть у него всегда на виду. Искал постоянно встречи с ним. Хотел высказаться о чем-то. Но воспитание и положение не позволяли ему, Францу Ольбрихту, быть ближе к солдату, чем полагалось по уставу. Сейчас он понял, что это было напрасным. Он понял, что прошел мимо робкой человеческой души, которая истинно его любила и уважала на войне. Несмотря на то, что она была русской, то есть вражеской. А ведь с вражескими, большевистскими душами они воюют. На душе у Криволапова не было налета большевистского фанатизма. Поэтому он и был с ними. Он видел в лице их, немцев своих защитников от той жгучей тирании и геноцида, что принесли большевики своей революцией, своими филантропическими идеями, создав сталинский режим правления. Это не было редкостью здесь на войне среди русских солдат. И он их повидал многое количество среди пленных.
Возможно, преданность русского танкиста притягивало к нему Криволапова, возможно то, что они были знакомы с того жаркого лета 41 года, возможно что-то другое, что он и не заметил и оно прошло мимо него. В эту минуту Францу стало стыдно за себя, за свою холодность к этому простому русскому солдату и больно за потерю непризнанного друга. Буквально двадцать минут назад тот спас ему жизнь, вывез на «Виллисе» от русских.
Боже мой, какая это страшная война! Как она перемешала людские судьбы разных народов, судьбы врагов и друзей. Какая странная ситуация сейчас. Казалось, убит русский. Сколько их погибло в этой войне и еще погибнет, а нет, жаль, очень жаль, что погиб этот Иван. Не Ганс, не Курт, а этот Иван.
— Какая потеря! — в отчаянии прорычал Франц, скрипя зубами. — Прости, камрад… Его рука невольно потянулась к лицу русского танкиста, чтобы прикрыть глаза… Но в этот момент Криволапов слегка зашевелился, зрачки его глаз расширились и он застонал.
Франц вздрогнул от такой неожиданности, от такого поворота судьбы для русского солдата и позабыв на мгновение русские слова, стал по-немецки выражать неподдельную радость по случаю возвращения друга с того света.
— Живой, контузия, пройдет, — наконец им были произнесены первые русские слова. — Все хорошо, солдат! Все хорошо! Сейчас тебе окажут помощь…
Франц поднялся и осмотрелся вокруг. Вдали на пашне догорали три легких советских танка. Метрах в ста пятидесяти от него, накренив башню вниз, с развороченной гусеницей дымился танк Брумеля. Над полем, каркая, кружилось воронье, дожидаясь своего чумного пиршества. Солнце, временами прятавшееся за черным едким саваном догоравшей техники, настойчиво спешило к полудню. Воздух был тяжел и горок. Со стороны поселка послышался вновь нарастающий рокот дизелей и лязганье гусениц. Это приближались танки его разведгруппы.