Пусть расколется горизонт, выпуская тени драконоголовых кораблей.
И пусть алый нарядный щит будет поднят на носу.
Исполнились просьбы Тойву. И, позабыв про гордость, побежала она навстречу любимому. По камням, по воде, что лизнула ноги холодом, по радужному мосту, который, говорят, лишь истинно любящих держит. Думала, улыбнется. Обнимет. Подбросит к небу, а он…
…он глянул, как на чужую, бросил:
– Забудь меня!
Женился.
Хороша была Тойву, но за женой давали сундук золота, да два десятка мастеровитых рабов, да еще лошадей, овец и коров, зерно и полотно, стекло и клинок из расписного восточного булата.
Любил дочь хозяин Тогай-пади, берег и не отпустил бы, когда б сама не попросилась. Но и отпустив, обижать не позволил бы.
– Ей говорить о Тойву. И она хотеть – Тойву уйти. – Старуха причмокнула и выпятила верхнюю узкую губу. – Тойву говорить, что нет. Тойву дом. Тойву мужчина.
Только он не пожелал принадлежать Тойву, отвернулся, отступил. И пошел шепот по селу, дескать, опозорила себя дочь вольного хозяина Скеригге, отдала невинность недостойному. Верили?
Верили.
Дня не прошло, как некто измазал дегтем ворота.
Шептались.
Тыкали в спину. Смеялись. Плевались. И слали отцу, сватаясь, гнилые меха.
– Тойву плакать. Долго. А потом быть ночь. Луна круглый. И Тойву брать в рука нож и в лес идти. Тойву найти место, где дуб расти…
Он был огромен и возвышался над кронами прочих деревьев, тем и привлек птицу-молнию. Сжег его небесный огонь, оставив лишь опаленный пень, да и тот пополам треснул. Вогнала Тойву в трещину нож острием вверх и, раздевшись догола, натерев тело медвежьим жиром, разостлала по ту сторону пня шкуру. Зверя еще ее дед добыл и сказывал, будто бы непростым был медведь.
Боялась ли она?
Самую малость. Гнев душил. Ярость.
И, отступив на три шага, обратилась Тойву к той, чье имя не смеют произносить попусту. С разбегу бросилась она, прыгнула и, приземлившись на той, иной стороне, упала на медвежью шкуру.
А та потянулась навстречу, обняла Тойву нежно, да и приросла к коже.
Сколько лет с той поры прошло?
Тойву не знает.
Много.
Замолчав, положила Тойву ладонь на мой лоб. И была эта ладонь холоднее льда.
– Тойву устать, – наконец сказала она. – Тойву просить свобода. Акку слать она.
– Нет.
Я не хочу становиться хийси-оборотнем, нелюдью, что обретается в лесу, покидая его лишь затем, чтобы найти себе добычу. Не хочу пробовать на вкус человеческую кровь и вынимать из груди сердца, которые позволят мне хоть ненадолго согреть собственное.
– Она звать Акку. Она прийти ко мне. Она взять шкура.
Та, съехав с голых плеч Тойву, лежала на полу. Не шкура – грязный ком бурой шерсти.