— Ба! Знакомые места, ведь я здесь дважды бывал во снах! Точно, точно, та самая церковь, тут к бабке не ходи… Правда, раньше был день и вечер с багровым закатом, а теперь ночь. Хм… Так, значит, это сон… Тогда в первый раз дедушка Петр Алексеевич тросточку мне подарил, перед этим ею же ребра пересчитав! Отделал, как бог черепаху! Во второй раз обниматься полез, родственничек! Чуть ли лицо мне не опалил… Твою мать!!! Помяни черта к ночи…
Стоило ему подумать об императоре Петре Великом, как тут же из темноты вышли две долговязые фигуры. В руке первой, шагающей, как журавль на прямых ногах, знакомой походкой, покачивалась дубинка.
А во второй фигуре Петр с первого взгляда опознал старого знакомца — «счастья баловень безродный», Александр Данилович Меншиков был в своем репертуаре: расфуфырен, как петух во время брачного сезона, в роскошном завитом парике, золотого шитья на кафтане хватило бы позолотить купол если уж не церкви, то часовенки точно…
— Надо же, стоило мне вспомнить про эту парочку, так они тут же явились. Накаркал! — сквозь стиснутые зубы, чуть слышно пробормотал себе под нос Петр, напряженно всматриваясь в приближающегося к нему первого Российского императора.
— Ну здрав будь, мой внук! Давненько мы с тобой не виделись! Почитай больше тридцати лет минуло…
— И тебе не хворать, дедушка!
Негромко огрызнулся Петр, которому очень не понравилась выразительная гримаса, пробежавшая по лицу «великого преобразователя дикой Московии». Да еще эти кошачьи усики, которые не могли спрятать ехидную улыбку…
И опять же Меншиков, крутя пальцем длинные локоны завитого парика, довольно похабно оскалился во все ослепительно-белые зубы, будто узрел Петра в какой-то непотребщине. Гнев в душе на царского фаворита тут же полыхнул яростной вспышкой.
— Ты зубы-то спрячь, а то выбью, казнокрад! Кто три годовых бюджета России спер?!
— Да я… Что ты, батюшка, напраслину возводишь?! Честного слугу всякий обидеть норовит…
— Цыц, Алексашка! — неожиданно грозно рявкнул император во весь голос, с немым одобрением глядя на Петра.
— Ворюга ты известный, Данилыч, так что помалкивай, а не то моей дубинки отведаешь!
— Так его императорское величество поклеп на меня соизволил возводить, мин херц! Какие три бюджета?
Округлившимися, прямо-таки честными глазами бывший сын конюха, в одночасье ставший светлейшим князем, посмотрел на своего обличителя, который встретил взгляд с насмешливой улыбкой. И тот, странное дело, смутился, стал притоптывать ботфортом, в задумчивости забормотал себе под нос. А пальцы правой руки зажили своей жизнью и принялись потихоньку сгибаться, будто Меншиков что-то подсчитывал.